- За веселье! - предлагает тост соблазнительная бесовка.

- За жаркий вечер,- пробую почву я. Девушка весело хохочет, чуть взмахнув головой.

Ароматное, дикое, горькое вино пьянит душу, проползая куда-то прямо в сердце, обещая невероятные приключения и жаркую страсть.

Вот уже мои пальцы накрыты мягкой ладонью в обрамлении изящного маникюра и золотых колец. Чтобы чуть отодвинуть странное приключение нарезаю мясо тонкими ломтиками с прожилками желтоватого сала. Кончиком ножа подхватил один такой и протянул девице, та его ловит распахнутым ртом прямо с ножа и напоследок облизывает алые губы самым кончиком острого языка, глядя при этом мне в глаза шаловливым взглядом.

Наваждение, обман или чудо. Роскошная, жаркая соседка, откуда ей взяться вот так среди ночи на моей кухне? Не сделал ди я глупость, пригласив ее в дом? А все же соблазн продолжить знакомство велик, да и что я теряю? Пока ничего, а там будет видно.

- Я вижу дно, наполни мою кружку еще раз.

И снова льётся напиток в неподходящую для него посуду.

- За добрую волю!

Громко стукнулись кружки в утверждение тоста, я плеснул вино красотке в вырез ее декольте.

- Простите, я случайно.

- Пей, не нарушай тоста.

Пью, а на душе становится все тревожней. Что это, сон или явь? Дивное наваждение? Отклик небес на мои тяжелые мысли? Кружка Мары опять опустела, жестом она просит ломтик деликатеса и снова охотно берет его прямо с ножа губами, не замечая винного пятна на своем роскошном наряде.

- Давайте я помогу замыть платье и могу дать халат.

- У тебя есть парная прямо тут?

- Что? Нет, просто душ.

- Ну, идем, если ты мне поможешь. А пока пей еще.

Что такое три бокала вина для крупного парня? Ничего. Но на душе делается все страшнее, будто вот-вот я перейду какую-то невидимую черту, и пути обратно уже не будет.

- Сколько тебе лет?

- Я перестала считать после первых двух тысяч.

- Мне двадцать девять.

- Это хорошо или плохо?

- Не знаю.

Яркий свет ванной комнаты разрушает тягучесть момента. Девушка сбросила платье прямо в дверях и осталась в замысловатом корсете с кружевом и затейливой вышивкой по краю. Из-под корсета торчат короткие пышные панталоны и как они только уместились под ее платьем.

- Мне выйти?

- Останься, и помоги смыть мне вино.

Тревога усилилась, заглушая инстинкты. Слишком все странно и слишком уж хорошо. Ловкие пальцы расстёгивают рубашку, проводят коготками по груди, опускаются ниже. Я отстранился.

- Шрамы есть?

- Что, прости?

- У тебя шрамы есть на теле?

- Нет, шрамов нету, а это имеет значение?

- Иногда.

Намочил полотенце и протянул красотке, та выставила свою роскошную грудь вперед. Оттираю несмело, но честно пытаясь убрать мокрую кляксу.

- Скажи, а ты бы пошел за мной? Только честно.

- Смотря куда?

- Да хоть куда... На алтарь к примеру.

- С тобой хоть на край света.

- Ты согласен по доброй воле следовать за мной куда угодно? -И даже лечь на алтарь? - острый коготок проник за самый краешек пряжки моего ремня.

- Согласен,- решил зачем-то подыграть я ее шутке. Девушка накрыла мою руку с полотенцем своей, подвинула ближе к краю корсета. Острая боль пронзила кончик мизинца, я укололся. Булавка у нее тут что ли?

Ванная закружилась фейерверком цветовых пятен и погрузилась во тьму. Последнее, что я услышал, был демонический хохот.

Антей

Неслышно ступая, бежит молодой олень к хрустальному ручейку, что петляет в низине. Ветер ласкает кроны многоликого леса, птицы смолкли, пропев все свои ранние песни, ни одна не вспорхнула с ветки, пока я шел своей темной тропою. Привычным теперь движением поправил отворот плаща грубой кожи. Коричневый, продымленный, он закрывает мою спину надежно и от стрел и от любопытных взглядов. Впрочем, пока мне опасаться нечего, родной лес надежно прячет меня от господствующей в стране орды орков. В лес они никогда не войдут, побоятся. Их стихия – бескрайнее поле, равнина, да города и замки людей. Страшен был хан Гурэй, да помер, подавившись. То, чего не смогли сделать доблестные воины, сделала крошечная вишневая косточка. Туда и дорога хану. Траур окрасил захваченные им замки в белые цвета, ни один из воинов не оплакивает хана. Слишком суров он был и со своими, и с врагами. Все замерли, ждут, кто придет на смену, кто возглавит его многоликое войско. Не было у хана детей и братьев, зато было много врагов.