Изучение неевропейского мира, востоковедение, не только выполняло свою «титульную» задачу – давало европейцам знание о других странах, но и способствовало развитию прочих наук, науки в целом: географии, этнографии (антропологии, социологии), ботаники, зоологии, геологии. Ламарк и Дарвин не смогли бы появиться без роста знаний о мире и его населении.

Но Саид постоянно «затирает» эти факты оговорками, что все же более важно – это проступающий сквозь тексты западных ученых ориентализм. При этом он не гнушается вульгарных формулировок типа: «политический империализм направляет всю сферу исследования, воображения и научных институтов… таким образом, что обойти его интеллектуально или исторически невозможно»[17]. В конце концов, Саид поставил перед собой именно такую задачу: дать не объективный историографический анализ востоковедных исследований, а разоблачить «истинные» европейские интересы.

В книге анализируются только британская и французская литература о Востоке, затем также американская. В основном Саид иллюстрирует свои тезисы примерами исследований, посвященных Ближнему Востоку и, отчасти, Индии. Но его выводы имеют гораздо более широкое значение: относятся и к другим национальным школам востоковедения, и к другим регионам Востока.

В формулировках Саида много справедливого. Конечно, «Ориентализм – это не легкомысленная европейская фантазия по поводу Востока, но рукотворное тело теории и практики, в которое на протяжении многих поколений шли значительные материальные инвестиции».

Верно, что наличие Востока давало Европе сознание своей идентичности, питало «идею европейской идентичности как превосходства над всеми другими неевропейскими народами и культурами»[18]. Здесь сразу хочется уточнить, что и для остальных народов противопоставление себя «другим» являлось средством выработки идентичности. И это чувство инаковости обязательно приводило к идее превосходства над другими. Вспомним хотя бы китайское убеждение, что ханьцев окружают только варвары. И эта идея, безусловно, сплачивала Китай. Вспомним и индусское убеждение, что вся человеческая мудрость заключена в Ведах.

Справедливо замечание, что «Европейская культура выиграла в силе и идентичности за счет того, что противопоставляла себя Востоку как своего рода суррогатному и даже тайному “Я”»[19]. Но европейцев нельзя обвинять в том, что они «смотрели» и мотали на ус, а азиаты не смотрели и ничему не учились. Да, изучение Востока европейскими учеными означало символические присвоение его природы, истории, народов. Скажем, выход в Голландии книги «Птицы Явы» означало «присвоение» Европой индонезийской природы. Публикации книги о каком-то народе или племени означало присвоение данных об этом народе европейской наукой для понимания всемирной истории, т. е., в конечном счете, все той же европейской истории. Но индонезийцы не писали книг «Птицы Европы» и не изучали народы Европы, чтобы понять свою историю.

Саид с горечью отмечает: в арабском мире не было ни одного крупного журнала по арабистике. Не было ни одного университета, сравнимого с Гарвардом, Оксфордом, Калифорнийским университетом. Нет на Востоке и профессиональных организаций, занимающихся, к примеру, изучением Соединенных Штатов как культуры. Спрашивается, кого за это можно винить? Я не проверял этих данных Саида, и дело не в том, точны ли они. В данном случае важно именно его мнение, его признание, что диспаритет знаний о Востоке на Западе и знаний о Западе на Востоке в значительной степени является следствием пассивности восточной научной мысли.