Они ехали в страну вечного лета с коротким дождливым сезоном. В страну моря и пальм, в которой снег – экзотика, а настоящий листопад – мечта.

Это оказалась страна галдящих детей и таких разных взрослых, что было странно представить, что эти люди всех цветов и оттенков – один народ.

Наташа растворилась в новой жизни быстро – после коротких языковых курсов устроилась в детский сад нянечкой, усердно взялась за язык. Мечтала о курсах воспитательниц. Алинка пошла в садик – в старшую группу, а потом – в школу поблизости.

И только Гена не находил себя. Он не понимал и не принимал этот странный язык, эти буквы, похожие на птичьи следы на снегу. Эту бесцеремонность соседей, эти радушие и безразличие, тепло и снисходительное презрение к вновь прибывшим. Вся эта адская смесь захлестывала и не давала дышать, к ней было невозможно привыкнуть. Они оказались одни – без привычного окружения и без друзей, которых разметало по свету. Без родителей, которые пока выжидали.

И только тогда стало понятно, как неуютно им рядом. Это было не то отсутствие тепла, которое Наташа ощущала в прошлой жизни. Это был леденящий холод, который невозможно было растопить ничем. Гена устроился сварщиком, приходил домой поздно. Дополнительные часы работы хорошо оплачивались. Натка вечерами сидела с Алиной, продиралась через вязь незнакомого языка, пробовала – безуспешно – смотреть какие-то передачи, фильмы и новости. Новых друзей почти не было. Те, с кем столкнулась в ульпане, были такие разные, как будто приехали из разных стран. Было странно, что в прошлой жизни они листали одни буквари, пели одни и те же песни, зачитывались одними и теми же книгами и смотрели одни и те же фильмы. В их группе оказалось много столичных жителей: из Москвы и Риги, Минска и Киева. Остальные – из крошечных украинских местечек. От первых несло снобизмом, и они очень ревностно относились к чужим успехам в языке. Штурмовали какие-то курсы, собирали информацию, брали новую страну на абордаж, презрительно косясь на мешки с одеждой, которые несли и несли в ульпан местные.

Провинциалы в этих мешках копались с удовольствием, выуживая порой почти новые вещи. Они слабо продвигались в языке да и на русском говорили с каким-то странным акцентом. Зато очень быстро понабирали уборок – подъезды и квартиры, а на переменках собирались в группку и судачили о ценах на квартиры на периферии.

Именно тогда Наташа вынесла для себя истину – все люди разные. Собственно, она, наверное, понимала это и раньше, но именно в те, первые месяцы в стране, поняла, насколько это верно.

А потом, после устройства на работу, времени совсем не стало. С 7-ми до 5-ти – детский садик. Ухаживая за чужими малышами, она с горечью думала, что её Алинка сама, с ключом на шее, возвращается домой, сама греет себе еду, а потом – до её прихода – замирает у телевизора. Да, она идёт с соседкой, забирающей из школы своего внука, но не с ней, а значит – одна. И эта мысль не давала Наташе покоя.

А потом она забеременела – так неожиданно и так не вовремя. Беременность была странная – никакого токсикоза, так мучавшего её, когда она носила Алинку.

Нет, всё было прекрасно на физическом уровне, но совсем не прекрасно на моральном. Появилось какое-то неприятие окружающей действительности, отторжение всего и всех, страх – что будет дальше? Как они будут жить?

А потом случился выкидыш, внезапно и беспричинно, как будто природа именно так захотела ответить на все её вопросы. Срок был уже поздний. Ей сочувствовали на работе, жалели и утешали: бывает, ещё родишь.

А потом садик закрылся, и она оказалась дома. На поверхности держали только дочь и упрямое желание забеременеть и родить. Муж её мечты не разделял. Он по- прежнему работал допоздна, и их отношения разладились окончательно.