Подобные примеры по меньшей мере заставляют еще раз задуматься об объективности критериев нормированного языка. Они, действительно, приводят к пересмотру границ этого явления. Однако при этом важно помнить и другое: неправомерно проводить жесткие границы между литературным языком и так называемым долитературным состоянием языка.

Отмеченное можно свести к следующему. Существует, на наш взгляд, два контекста рассуждений о норме и нормированном языке. Первый связан с рассуждениями о литературном языке как о языке наддиалектном и обслуживающем нужды нации, т.е. некоторого этнического единства, состоящего из родственных групп с близкими наречиями. Это историческое явление, связываемое с определенным этапом в истории языков и народов.

Напротив, совсем другое дело формирование нормы как постоянный процесс отбора в языке, как результат перманентного процесса выявления наиболее оптимальных средств выражения. Без этого процесса, вне его, нет языка вообще, этот процесс не имеет отношения к историческому формированию литературного языка.

Разумеется, может возникнуть резонный вопрос: а не являются ли эти два процесса в сущности одним процессом, одним явлением? На наш взгляд, нет, несмотря на объединяющие их моменты. В сущности, по своему характеру в этих процессах много общего, так как речь идет о формировании образцового языка, усовершенствованного. Однако процесс формирования литературного языка носит сознательный характер, в то время как второй процесс представляет собой способ существования и эволюции языковой системы. Например, мы знаем, какой характер носила деятельность Н.М.Карамзина и А.С.Пушкина в истории русского литературного языка, или, скажем, Мартина Лютера в истории немецкого литературного языка. Это был сознательный процесс, ориентированный на создание особой формы языка, способной передать тончайшие оттенки мысли, быть примененной в самых разных сферах человеческой деятельности.

С другой стороны, процесс выбора и естественного отбора в системе и в целом процесс оптимизации системы имеет отношение не только к общенациональному языку, он, как уже отмечалось, затрагивает любую кодовую систему, в том числе любой диалект. Например, процесс формирования немецкого литературного языка начался с Лютера, однако даже после Гете не было единого литературного языка. Кроме того, даже сегодня вопрос о едином литературном языке стоит очень остро для немцев различных земель, не говоря уже о немцах Австрии, Швейцарии и т.д.

Проблему орфологии необходимо рассматривать именно в этом контексте. Термин речевая ошибка должен восприниматься именно в этом контексте. Всё, что коррелирует в контексте единой системы с принятым за образцовое, идеальное средство, может быть условно названо речевойошибкой. Это, действительно, ошибка в смысле отклонения от принятого средства, но это может и не быть ошибкой с точки зрения состояния системы. В этом и заключается динамический характер нормы. Скорее даже не нормы, а системы, поскольку динамический характер присущ системе.

Орфология занимается, таким образом, отклонениями от нормы и их причинами. Сюда относится как собственно ошибка, нарушение нормы, связанное, например, с неграмотно-просторечным словоупотреблением, как диалектное влияние, так и собственно вариативный коррелят нормы, сосуществующий наряду с ним в системе языка. Смысл орфологии как раздела языкознания заключается именно в этом. До сих пор сам термин орфология/ортология, как правило, употреблялся в качестве синонима нормативной лексикографии. Безусловно, орфология служит утверждению нормы, и в этом смысле орфологические словари составляют единство с нормативными словарями. Но очень важно понять, что по цели и по сути орфологические словари существенно отличаются от нормативных.