Глава Академии не мог понять поведения своего выдающегося ученика, хотя этому было объяснение. В этом заключался вызов Аристотеля сложившимся настроениям внутри афинского философского содружества, как некое проявление его неуёмной гордыни. Аристотель с детства отказывался повиноваться кому бы то ни было, поэтому он и в Академии не терпел, чтобы ему предписывали, как себя вести, есть, пить или одеваться. Он старался поступать вопреки всему устоявшемуся, не вписываясь в условный кодекс поведения философа в греческом обществе. Он стремился разговаривать с людьми, которых считал не глупее себя, а когда приходилось иметь дело по необходимости, тогда обычно грубил, говорил с вызывающим сарказмом и надменным выражением лица. Характер Аристотеля казался даже его хорошим знакомым несносным, его сторонились за привередливость в общении и вечно насмешливый тон и самоуверенность.

Если кому-то из недоброжелателей Аристотеля приходилось вступать с ним в спор, в разговоре с ним он был холоден и насмешлив, а тонкие бледные губы изображали язвительную улыбку. Однажды доброхот передал Аристотелю, с надеждой на ответную реакцию, что знакомый ему человек при всех сильно ругал его.

– Да пусть он даже побьет меня, за глаза! – смеясь, ответил философ.

Ещё случай. Один философ, уловив момент, когда Аристотель отдыхал на скамье в академической роще, бесцеремонно сел рядом и начал рассказывать о своей только что родившейся идее. Говорил долго, нудно, а потом участливо спросил:

– Я тебя не утомил?

Аристотель ответил в своей манере:

– Не волнуйся за меня! Я тебя не слушал!

По таким и другим похожим обстоятельствам не представлялось возможным многим преподавателям и слушателям Академии любить Аристотеля. Кто-то его обожал, признавал своим кумиром, оставаясь верным этому чувству на всю жизнь. Но большинство не могли терпеть – завидовали и боялись! Вот почему Платон, несмотря на видимое преимущество Аристотеля в знаниях перед остальными философами, предпочитал общаться с Ксенократом, Спевсиппом, Амиклом и другими учениками и последователями, кого отличал всяческим образом. В частности, разрешал принимать участие в своих философских беседах, куда Аристотеля не приглашал.

И всё-таки у Аристотеля до разрыва с Платоном дело не доходило. Он провёл в Академии почти двадцать лет, занимаясь науками, доступными философии. Везде преуспел: в логике и психологии, теории познания и космологии, физике и политической экономике, педагогике, риторике, эстетике. У него сложилось особое восприятие сложного мира Космоса и Природы, что, по сути, вступало в противоречие с закрепившимся в общественном сознании учением Платона. Но никакие дружеские узы и верность к Платону-учителю не могли заставить его, несговорчивого ученика, отказаться от взглядов, которые считал истинными. Восставая против идей Платона, он всегда оговаривался, что сознаёт все неудобства подобной полемики. Оставаясь последователем его учения, Аристотель не мог отказаться от критики, за что Платон был в обиде.

– Учение об идеях принадлежит дорогому для меня человеку, – объяснял Аристотель отношение к Платону, – но в интересах истины я обязан пожертвовать личными чувствами. Для меня оба дороги – Истина и Платон – тем не менее я отдаю предпочтение Истине.

С каждым годом пребывания рядом с Платоном Аристотель всё больше огорчал учителя резкой критикой, обидно дерзил ему. Даже сам процесс преподавания был у него другой, назывался он тоже странно – перипатос: когда Аристотель, прогуливаясь по аллеям академического сада вместе со слушателями, рассуждал на свою тему и так же совместно обсуждал её. Но разве могли ученики не обожать Аристотеля, провозгласившего философию как отдельную науку, исследующую «первые начала и причины», а в условиях гнетущего давления афинской демократии на личность, определившего свободу гражданина «как живущего ради самого себя, а не для другого»?