У нас на днях случилась большая неприятность. Прапорщик Титов заболел нервным расстройством. Стал заговариваться и нести околесину. Оказывается, что это у него не в первый раз. Это в минуту сознания он сам сказал доктору. Сегодня на моей вахте он вылез наверх и стал взбираться на верхний передний мостик. Модзалевский[74] ему заметил, чтобы он наверх не ходил, так как может простудиться. Действительно, холод был собачий, а Титов вылез в одном кителе. На это он возразил, что он, мол, вышел освежиться, так как в каюте очень душно, взобравшись на мостик, он молча начал шагать взад и вперед. Затем подошел к сигнальщику и спросил его: «Флаг спустили уже»? «Точно так ваше высокоблагородие», – ответил сигнальщик. «Хорошо, что без боя спустили, – заметил Титов и затем продолжал, – тут скоро должны англичане прийти. Английские крейсера»! Походив немного на мостике, он увидел внизу Модзалевского и крикнул ему: «Пожалуйте сюда»! Модзалевский ответил, что не может прийти, так как он на вахте и должен быть у машинного телеграфа, так как каждую минуту может понадобиться дать ход машине. «Куда мы пойдем! – возразил Титов, когда у нас нет совсем угля». (Угля у нас есть, по крайней мере, на двадцатисуточный переход.) «Вот сейчас подойдут транспорты, мы погрузим уголь и тогда пойдем». «Эй, сигнальщик, – обратился он к сигнальщику, – подымай сигнал, чтобы транспорты подходили к нам». Видя, что дело заходит далеко, я побежал в кают-компанию и сообщил старшему доктору, прося как-нибудь увести его оттуда. Г.А.[75] действительно удалось справиться с ним и убрать с мостика, причем тот сразу его послушался. Г.А. говорит, что это рецидив, который может кончиться самоубийством. Он поручил прапорщикам Андрееву-Калмыкову[76] и Леончукову[77], которые живут с Титовым в одной каюте, следить за ним неустанно и припрятать от него подальше всякое оружие. Ужасно тяжелое впечатление производит такой больной, и в особенности на корабле, где каждый из нас является членом одной семьи. Его, наверное, отправят на госпитальный «Орел» или даже совсем спишут в Россию.

Теперь 2 ночи, почти совсем стихло, и уже со всех судов отправляют на свои транспорты офицеров, чтобы приготовить все к погрузке угля, которая завтра уже должна быть начата с раннего утра.

Атлантический океан. 4-го Декабря

На другой день, т. е. 29-го ноября, с утра опять задул ветер и к полдню усилился до степени шторма. О погрузке угля опять нечего было и думать. К вечеру решено было начать погрузку угля баркасами, так как при качки подойти пароходу вплотную было невозможно без опасения проломить себе борт. Вместо «Tepton» нам дали германский пароход «Ceres», на борте которого с утра находился «Олег».

Утром 30-го я получил приказание отправляться с баркасами и людьми на «Ceres». Дуло сильно. Несмотря на то, что я пересадил, всех людей в корму и нос был сильно поднят, баркас все время принимал волну, которая сейчас же промочила меня до нитки. Паровой катер, ведший баркас на буксире, еле выгребал против ветра. К счастью, «Ceres» стоял недалеко, но зато у него не было подветренной стороны, ибо он, благодаря течению, ходил на своих двух якорях взад и вперед, подставляя ветру то один борт, то другой. И вот, когда левый борт, к которому я подходил, обращался в наветренный, становилось очень нехорошо: баркас становило прямо на дыбы, и было страшно за борт, так что я боялся, что вот-вот борт разлетится вдребезги. О воде и говорить нечего: ее вливалось так много, что боцманмата Ведищева, стоявшего на баке, сшибло с ног. Опасаясь разбить баркас или набрать столько воды, что он потонет, я начал по возможности быстро высаживать людей, после чего вылез сам и, выгрузив из баркаса мешки, сдал его Щербачеву, который отправился обратно на броненосец. Вскоре пристал на другом баркасе Калмыков. Ему посчастливилось более чем мне, и в его баркасе было воды совсем мало. Наконец, все люди были уже на палубе «