Но вдруг Ингвар конунг уклонился в сторону и исчез; даже не задумавшись, что это значит, Рери с отчаянным воплем бросился вперед, поймал расколотым щитом первый выпад Харда, который был скорее похож на отмашку, и сам нанес быстрый удар острием меча, метя противнику в шею. Он не знал, кто такой Хард Богач, не был знаком с громкой молвой об этом человеке, не мог сравнить свой ничтожный опыт с его многолетним и не понимал, как мала вероятность, что он сумеет успешно противостоять Харду в бою. И посчитал вполне естественным, ожидаемым то, что случилось: клинок его вошел во что-то мягкое и вдруг отяжелел, резко дернулся вниз. Хард, с дико вытаращенными глазами, стоял на коленях, выронив меч и щит, а клинок Рери был погружен в его шею сбоку, над ключицей, точно над верхним краем кольчуги. Из широко открытого, искаженного рта хлестала и пузырилась яркая кровь, а загрубелые коричневые руки сжимали клинок Рери, и им уже не страшно было пораниться.

– Я убил его! – в диком ликовании заорал Рери и вырвал меч. – Я убил Харда Богача! Победа теперь наша!

Смалёндцы ответили ему дружным воплем и с новой силой бросились на врагов. Кто-то из викингов видел смерть своего предводителя, кто-то нет, но без него они на миг растерялись, и превосходящие числом смалёндцы, повеселев от такой удачи, стали быстро теснить их, прижимать к строениям и ограде, убивать по углам. Когда догадались брать в плен, викингов осталось уже не так много: десяток в усадьбе и десятка полтора из тех, кто оставался снаружи. Еще сколько-то убежало в лес, но в таком количестве они уже не были особенно страшны и их можно будет выловить позже.

Весь двор был усеян телами убитых и раненых, стоял шум, стон, казалось как-то по-особенному холодно. Оглядываясь, Рери не увидел больше ни одного стоявшего на ногах и вооруженного врага. Первым его чувством было разочарование, потом усталость, а потом вдруг нахлынула гордость от такой славной победы. Он дрожал от возбуждения, от перенапряжения и от холодного ветра, студившего разгоряченное тело, и все же был счастлив, что выжил и выстоял.

– Харальд! Конунг! – закричал он, и ему хотелось запеть. – Где вы! Мы победили, и я убил Харда Богача, эту подлую собаку!

– Конунг здесь! – услышал он в ответ озабоченный, вовсе не ликующий голос Эгиля. – Скорее ищите, чем перевязать, а то плохо наше дело.

И Рери вдруг обнаружил, что лежащее тело, возле которого хлопочут Эгиль, Хроальд и Атли, принадлежит Ингвару конунгу. Ноги были точно его – в потертых башмаках коричневой кожи, с бронзовыми головками на ремешках шерстяных обмоток. Такие знакомые башмаки… И он лежит… Совсем неподвижно лежит, и нет ему дела ни до чего, что здесь происходит…

Сначала Рери ощутил только досаду, что дядя не может немедленно оценить его славную победу. А потом он сообразил, что дело еще хуже. Он как-то сразу начал мерзнуть, руки ослабели, так что Рери едва не выронил меч. Стало стыдно, что он так орал и бесновался, гордясь собой, когда конунг ранен… может быть, опасно!

Но дикое и радостное возбуждение не проходило, продолжало бурлить в глубине, зубы стучали, и Рери изо всех сил сжимал челюсти, чтобы кто-нибудь не подумал, что он теперь, задним умом, испугался!

Он подошел. Хирдманы уже сняли с конунга кольчугу и обрывками рубахи торопились перевязать рану между плечом и шеей, почти там же, куда Рери поразил Харда. Крови было много, а лицо Ингвара выглядело бледным и отрешенным.

– Несите в дом! – распорядился Рери, чувствуя дрожь и ужас при мысли, что его раненый родич лежит на холодной мерзлой земле, среди грязи и крови, как последний раб. – В дом!