Вилик придумала для каждой рабыни другую, особенную прическу, и от этого я испытываю облегчение – большее, чем хотелось бы признать. Я-то думала, что она хотела как-то выделить лишь меня, но нет.

Мы ждем, и каждая рабыня клинка теперь пытается поправить и уложить получше те жалкие лоскутки ткани, которые еле прикрывают тело. Я наблюдаю, как множество неловких девушек мечутся по комнате и несколько молчаливых приглашений уединиться передаются от раба к рабу.

Внезапно я чувствую, как атмосфера во всем Приюте меняется, словно моя кровь течет не только в моих венах, но и в мрачных стенах этого места.

На здание словно наваливается тяжесть, и я чувствую во рту привкус страха. Я выпрямляюсь, мгновенно напрягаясь – как и все дикари в зале. Я смотрю строго перед собой, мышцы словно камень. Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

Тиллео идет к нам, а его появление никогда не сулит ничего хорошего.

Стук ботинок по песчанику отдается барабанным боем у меня в голове, в нем слышится угроза. Краем глаза я вижу охранников, которые всегда входят в комнату перед Тиллео. Их колючие взгляды сканируют пространство в поисках угрозы, затем охранники отодвигают два из четырех длинных столов, за которыми мы обычно обедаем. Пот стекает по моей спине, и я проклинаю себя за то, что встала слишком близко к окну и лучам солнца.

Но, по крайней мере, я стою не так близко к нему, как Сеннет. Если Тиллео задержится в столовой, ей придется обратиться к лекарю – с ее бледной кожей ожоги ей гарантированы. Большинство из нас приспособились к окружающим нас условиям – у нас потемнела кожа, даже я загорела. Светлокожей рыжеволосой рабыне клинка приходится труднее. Похоже, кожа Сеннет так же упряма, как и ее обладательница: она отказывается приспосабливаться и хоть как-то облегчить ей жизнь.

Над нами кружатся волшебные веера – их лопасти из листьев вертятся так быстро, что расплываются перед глазами. Они разгоняют горячий воздух, он играет с нашими шелковыми одеяниями, но никто из рабов клинка не шевелится. Каждый из нас неподвижен, словно статуя: мы ждем, пока тот, кто обрек нас на эту жизнь, почтит нас своим присутствием.

Тиллео буквально вбегает в столовую, но его глаза цвета какао внимательно осматривают нас – его дикарей. На нем – шелка и драгоценные камни, каждый его шаг сопровождается необычным перезвоном.

Он изящно проходит в центр комнаты и вновь горделиво оглядывает нас – свою собственность. Порывы ветерка осмеливаются потревожить пряди его длинных, небрежно уложенных каштановых волос, и он приглаживает их рукой – они точно такого же цвета, как песок в пустыне в полдень.

Он делает глубокий вдох, и украшенный драгоценными камнями жилет распахивается, обнажая кожу груди. В отличие от оружия, которое он точит ежедневно, доводя до совершенства, его тело мягкое – такое мягкое, какое бывает у тех, за кого другие вечно делают трудную и грязную работу. Он не толстый, как Фигг, но видно, что он не пропускает ни одного приема пищи, и ест он явно не ту кашу, на которой мы вынуждены выживать. Штаны на нем того же фасона, что и у парней-рабов клинка – как говорит Фигг, их носят жители пустынь и Полуденного Двора. Будто она хоть раз покидала эти стены!

Я вижу Тиллео, но не смотрю на него: взглянуть на него в упор – это преступление, за подобную дерзость тебя порежут на куски.

Мне подобное сошло с рук, когда я, закованная в цепи, впервые встретила его, лежа на полу в опустевшем кабинете Дорсина. Но когда мои глаза встретились с его глазами в следующий раз, мне потребовались недели, чтобы оправиться от последствий.