. Оптимизм Виктории Борисовны и здесь не подкачал: «Кто куда: кто в МАИ3, кто в МЭИ4, а моя Светка тоже на три буквы!». А вот Ромка расстроился. Он был влюблен в Свету. Но, с другой стороны, с ее отъездом отпала необходимость решать для себя, кого же он больше любит – младшую И или Венеру Билялетдинову. Влюблялся Ромка часто и помногу. Что делать? Горячая южная кровь, хоть и разбавленная русичами да вятичами, кипела в Рамане Садо с того самого момента, как он ощутил себя не просто живым существом, а именно мальчиком. Помимо подъезда у него имелись влюбленности в обеих школах, во дворе, в прачечной, в магазинах «Диета» и «Детский мир». Только тетки из булочной не котировались. Ни возраст, ни конституция тела, ни цвет глаз или волос не имели для него никакого значения. В женщине, по его убеждению, важна не красота, а «мано́к». Заключаться он может в чем угодно: в движении бедер, особенном жесте, запахе, улыбке, поволоке в глазах, смехе… А если внешние данные сочетаются с «манко́м», тогда это однозначно любовь…

Из воспоминаний о Свете И, об ее особенном голосе: тихом и немного сиплом; о манере говорить: с легкой паузой в одну четвертую; о полуулыбке на чуть выпирающих вперед, готовых к поцелую губах Ромку вытолкнул неприятный звук. Толстой тетькой с авоськами, что спиной втискивается в автобус, звук грубо выпихнул образ Светы, и пробудившийся от грез Раман очнулся в Муркиной «оратории». От слова «орать». Не иначе кто-то залез в цветник.

Так оно и было: белобрысый новосел нарушил границы палисадника. Он вошел в живую изгородь лаковых космей. Девчонки называли их «французскими духами» – нажмешь на бутон-кнопочку, и из него заструится нежный парфюмерный запах. Но парень шел не за духами. Он уже обогнул золотые шары и, добравшись почти до центра, остановился напротив клумбы с разноцветными однолетними георгинами – «веселыми ребятами». Мурка заходилась в истерике: «Лимита поганая!», «Понаехали!», «Недоносок!», но парень, казалось, не слышал обращенных к нему эпитетов – у него имелось занятие поважнее. Он ударил пару раз мыском в насыпь у «веселых ребят», нагнулся, поднял что-то, потер и покинул запретную территорию.

– То-то же! Смотри у меня! – кричала Марьгеоргевна октавой ниже. – Еще раз увижу – уши пообрываю!

Ромка открыл окно, навел максимальное приближение на полевом бинокле и вылез чуть ли не по пояс – на ладони нового соседа серебрилась монета! Не иначе как рубль! Олимпийский или юбилейный (с пятого этажа не очень-то разберешь), но целый рубль!

***

Белобрысого новичка звали Петя Глинский. Он стоял у доски, засунув руки в форменные брюки. Через плечо висела потрепанная сума с надписью: «Олимпиада-80». И ничего, что часть ремня сумки крепилась на скрепке, а вторая сверху пуговица школьного пиджака так и просилась на пол – все девчонки в классе замерли от восторга. Еще бы! Перед ними стоял сошедший с картины былинный богатырь. В ранней молодости, конечно.

Вот только в учебе богатырь оказался не очень. Если поначалу все девочки завидовали Лене Смирновой, с которой посадили Глинского, то через неделю им стало ясно, что новичок будет использовать отличницу Ленку в корыстных целях. А именно: списывать все предметы, кроме физкультуры и пения, где Петя сразу себя показал на все сто процентов. Он и отжался, и подтянулся, и по канату залез и куплет про «Ленин такой молодой и юный октябрь впереди» вывел с чувством и пониманием не в пример Садо – ему, известное дело, медведь на ухо так наступил, что любая музыкальная школа уже бессильна. По всем остальным дисциплинам Петр Глинский относился, как говорили учителя, к «твердым троечникам».