– Никак., – Глинский махнул рукой.

– Научиии, – захныкал мальчишка, – иначе я всем расскажууу.

«Вот ведь какой противный, – подумал Ромка. – А Глинский, интересно, расколется?»

– Ну и рассказывай, – спокойно ответил Петя. – А мы тебя тогда больше никуда брать не будем. Понятно?

– Ну расскажиии, – ртуть в глазах набухла и вот-вот начнет таять, – я никому не скажу. Честное слово! Ну пожалуйста!

– Ответь мне, – начал Петька, даже не почесав носа, и Раман вздрогнул: «Неужели сейчас про Чуйку расскажет? Про нашу тайну сопляку этому расскажет? Ух, Глинский!» – Тебе фанта или пепси-кола нравится?

– Нравится, – всхлипнул Венерин сын, – фанта нравится.

– Фанта… – медленно повторил Глинский. – А скажи мне, как это?

– Что? – не понял сосед.

– Ну как ты это делаешь, что она тебе нравится? Расскажи!

– Я… – растерялся Рауль, – я не знаю… я ничего не делаю. Просто она мне нравится, и все…

– Вот так и у меня, – подытожил Петька, – монеты находятся, и все.

Раулька не сразу понял, что его оттерли, а когда осознал, что ему ничего не узнать про секрет нахождения денег, обиделся:

– Подумаешь, – пошипел он и сузил глаза в две стальные полосы, – копейки он находит. Не очень-то и хотелось! Не нужны мне ваши десятюнчики. Подумаешь, кино, мороженное! У меня драгоценная монета есть! Я на нее весь кинотеатр куплю! Вот так!

– Ты ври, Рулька, да не завирайся, – хмыкнул Глинский. – Кинотеатр он купит. Откуда у тебя, сопляка, драгоценная монета?

– А я не вру! – крикнул мальчишка. – Сулейман Рашидович, жених моей мамы, подарил ей кулон в виде монеты. Дядя Сулейман сказал, что это не монета, а целое состояние, но ради мамы он ее просверлил и на шнурок из кожи занесенного в Красную книгу сайгака повесил. Вот так!

– Монета золотая? – поинтересовался Глинский.

– Нет.

– Значит, все это ерунда! Никакое это не состояние! И кожа не сайгака! Кто этому Рашидовичу сайгаков позволит убивать? Ты еще скажи динозавра!

Рауль еще больше обиделся и дальше с расспросами не приставал.

Вечером того же дня Раман и Петр, уже вдвоем, сидели в семьдесят девятой квартире и играли в переводного дурака.

– Слушай, Глинский, – Ромка пошел с шестерки крестей, – а как ты догадался так четко ответить Рульке?

– Да это не я, – ответил друг и совершенно недружественно перевел на Рому шестерку червей. – Это батя…

– Ну ты, остров Жапонез, поджидал меня со своей шестеркой, – пробурчал приятель и забрал обе карты себе. – А дядя Коля тут при чем?

– Да было дело. – Петька положил на стол восьмерку. – Ты же знаешь, батя ведь слышит, что в механизме не так. Вот однажды его и спрашивает один мужик: «Как ты, Колюня, это делаешь?» А тот отвечает: «Ты водку любишь? А как это?» Бито! Ну, давай, давай мне в обратку свои шестерки, изоморфия!

Не знаю почему, но к еде в моей семье относились пренебрежительно. Мама почти не ела. Худющая – почти дистрофик. Но красивая. До сих пор такая. Готовить, соответственно, не умела. Отец к пище был равнодушен и ел что дают. Порой даже не смотрел в тарелку, закрывшись книгой или журналом. Всех нас кормила папина сестра, которая ему вовсе не сестра… но он к ней относился как к сестре… короче, не про нее сейчас речь – у плиты стояла Валентина Николаевна. Все ее звали Колавна. То, что готовила тетка, называлось кормом. Много, питательно и никакого вкуса. Я не голодал, хотя удовольствия от еды дома почти никогда не получал. Почему почти? Потому что к нам приходили гости!

Какой же это был для меня праздник! Отец антиквар – полуподпольная профессия! Так что случайные люди в дом не попадали и для них, дня за два до даты, в кулинарии ресторана «Прага» заказывались салаты, горячее и закуски. Вытаскивались деликатесы. Родители почему-то считали, то я так же безразличен к еде, как и они. И даже когда, узнав о приходе гостей, я пускался пляс – они трактовали это по-своему. Дело в том, что с младых ногтей из меня лепили продолжателя отцовского дела, то есть эрудита, интеллигента, человека, разбирающегося в искусстве. А каким образом я мог им стать в обыкновенных Черемушках с «пьяной лавочкой» под боком? Только через общение с соответствующими личностями – друзьями моих родителей! И они приходили в наш дом: коллекционеры, искусствоведы, библиофилы, всех не упомнишь… Вели застольные разговоры о возвышенном, а я, с куском колбасы за щекой, на этих диспутах присутствовал. И родители с умилением смотрели на мое счастливое лицо – думали, что я радуюсь общению. Как бы не так! Во вкус этих бесед я, конечно, вошел, но значительно позже. Однако… существовал один гость, который затмевал собой все котлеты по-киевски, финские сервелаты и салаты «оливье». Его прихода я ждал с придыханием. Звали того человека Арнольд Иванович Сухарев.