Сходни затянули на плот, шестами оттолкнулись от берега и, сильно выгибая натянутый между берегами трос, вдруг оказались уже саженях в пяти от земной тверди.

– Убрать руки! – рявкнул, напугав казаков, Принтц. – Не трогайте канат, коли руки целыми хотите оставить!

Пока разглядывали обычно спокойного, рассудительного и вежливого штабс-капитана, плот сам по себе отъехал уже на середину реки. И продолжал медленное, но безостановочное движение. У повернутого под углом кормила вскипал рычащий от ярости бурун воды. Но это буйство стихии служило только на пользу, подталкивая «корабль» к правому берегу Катуни.

Еще пятью минутами позже долбленки заостренными носами выползли на прибрежную гальку. Трап был сброшен, и мы спрыгнули на правый берег Катуни. Штабс-капитан сразу отправился к толстенной лиственнице осматривать состояние каната, а Хабаров с Корниловым, переложив «руль» в другое положение, поплыли обратно.

Через час и на этом прежде пустынном берегу появился лагерь. Сначала переправилась полусотня авангарда с лошадьми. Потом часть пехоты с пушками и десятком шустрых мужчин, взятых в караван для хозяйственных нужд. Так что обед готовили сразу на обоих берегах Катуни.

К вечеру с одним из последних рейсов прибыл сияющий как новенький пятиалтынный Гилев. «Принтцевская переправа» работала без остановок и за половину дня перевезла столько, насколько обычно у чуйских первопроходцев уходило не меньше трех дней. «Кандалы» на пароме притерлись, и плот перестал дрожать, как загнанная лошадь. Предприимчивый Хабаров для сохранения дорогого троса приказал обильно смазывать его дегтем. Амбре над рекой поплыло то еще, но инородца это нисколько не смущало.

Весь следующий день паром сновал туда-сюда, но ужинала экспедиция уже в одном лагере.

Очень не хотелось уходить от прибрежной прохлады. Стоило отъехать на полверсты – и озверевшее солнце вступало в свои права. Удушающая жара вкупе с высокой влажностью вытягивала силы быстрее, чем даже самая долгая ходьба по горным тропкам. Герману, лишенному доступа к органам чувств, было все интересно. Он поминутно дергал меня, требовал посмотреть направо или налево. Я же обливался потом и не смел ему отказать. По большому счету, это я – оккупант. Я захватил его тело, лишил его даже самых простых прелестей жизни.

От «принтцевской переправы» караван отправился вверх по маленькой речке – скорее даже ручью – Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей – Елагушке, следуя за которой попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.

Берега этого потока, заросшие высокой травой и утопающие в грязи, стали нам еще одним испытанием, но тем радостнее было выйти к широкой, спокойной, темной, как дождевая вода в бочке, Чуе.

– Осталось восемь бомов, ваше превосходительство, – скалился Гилев, – и мы на месте. Всего-то неделя пути.

Но у остальных купцов лежащий впереди путь вызывал наибольшее опасение.

– Половина – еще ниче, батюшка енерал, – тараторил Хабаров. – А другие – ну чисто дьяволовы зубья. Сколь там народу порасшибалось насмерть – не счесть. Тропиночка узенька. Коники идти не хочуть. Тянешь его, тянешь, да и под ноги не смотришь. Раз – и даже не кричит никто.

Действительность оказалась еще хуже рассказов. Им ведь прежде не доводилось перетаскивать через нависшую над рекой скалу двадцатипудовые пушки. И тридцатипудовые лафеты, даже в разобранном виде, – сущее наказание. Огромные тюки с товарами так раскачивали низкорослых коняшек, что их приходилось обвязывать арканами и придерживать, чтобы они не свалились в пропасть. Случалось, что животные выдыхались вперед людей и отказывались идти. Тогда весь караван останавливался на несколько минут, замирая в самых причудливых позах.