Рядом с ним этого не требовалось. Тишина была теплой на ощупь и сладкой на вкус. Она рождала блаженное ощущение покоя, когда хочется смотреть на облака и наблюдать, как они теряют форму, растворяясь в прозрачном воздухе.

Иногда мне приходилось сбрасывать с себя его взгляд. Изучающий, как на экспонат в музее.

– Ты о чем? – застывала я, расчесывая волосы.

– Мне нравятся твои жесты. Их на сцене ставить надо, – задумчиво объяснял он.

И прикусывал зубами мизинец.

– Это хорошо или плохо? – Не понимала я.

– Все, что связано с тобой, все хорошо.

И потом в течение дня, безо всякой связи он перечислял все, что ему во мне нравится.

– Мне нравится, как ты смеешься. Так больше никто не смеется. Голову назад, а руки – как для объятия.

– Повтори еще раз. Еще раз. Также изящно поднимись на цыпочках и достань книгу с полки.

– Как ты забавно переплетаешь ноги. Тебе так не больно?

– Ты очень интересно сердишься. Как маленький ребенок.

– Мне нравится за тобой наблюдать, когда ты готовишь. У тебя такой озабоченный вид…

Когда он сказал, что ему нравится, как я потираю руки перед тем, как съесть пирожное, я разозлилась:

– Не верю! – Закричала я.

– Чему не веришь? – Испугался он звука моего голоса.

– Не верю в то, что все это про меня. Перестань! Я чувствую себя редким экземпляром под стеклянным колпаком. Будто ты ходишь и разглядываешь его, делаешь пометки в блокноте. Чтобы потом перенести на холст. Или на сцену. Или положить на музыку. Или поставить спектакль со мной в главной роли.

– Ты и есть редкий экземпляр. Но не под колпаком, а в моем сердце, – обиженно произнес он и ушел в другую комнату.

– Максим, подожди, – теребила я его. – Так не бывает, понимаешь, об этом не говорят. Ты как будто разбираешь меня на составные части.

– О чем не говорят? О чувствах? А я хочу говорить о чувствах. В них нет ничего такого, чтобы могло тебя оскорбить.

Но я все равно ему не верила. Мне требовались другие доказательства любви. Например, материальные. Собрала все свои упреки и забросала словами. Он отшатнулся, часто-часто заморгал и спокойно, как на экзамене ответил на каждый из них по порядку:

– Я живу у тебя, а не в гостинице, потому что мне с тобой хорошо. Но если тебе со мной плохо, я могу перейти на казенные метры. Я восхищаюсь реальным человеком, а не придуманным образом. Мне нет смысла лепить Галатею в мыслях, когда моя Галатея – ты. И я не собираюсь покинуть помещение, как ты говоришь, сразу после премьеры. Ты видела, что я написал письмо главному режиссеру Владимирского театра. Мне важно получить ответ, потому что я не могу тебя увезти в другой город, не зная, какие будут там бытовые условия. Мне должны выхлопотать нормальное жилье, квартиру. А сейчас извини, завтра премьера. Мне надо выспаться. Если ты не возражаешь, я – в спальню.

Дверь скрыла его сгорбленную спину. Она была значительно меньших размеров, чем прямая.

Лихорадочно роюсь в мыслях, чтобы найти хоть один контраргумент. Не получается. Но душа жаждет острых ощущений. Требует скандала. Мечусь по пустой комнате, разгоняя по углам тяжелую тишину. Укладываюсь спать без него. На раскладном кресле для гостей.

Премьера прошла при полном аншлаге. Аплодисменты стихли, в зале раздалось нерешительное – «режиссера!». Головы зрителей стали поворачиваться назад. Хлопки переросли в скандирование: «Ре-жи-ссе-ра!». Он вышел из-за кулис, сдержанно улыбнулся. Отступил вглубь сцены и вывел в центр ведущую актрису. Она вывернулась, бросилась ему на шею и прилипла поцелуем в угол его губ.

«Вот оно!», – радовалась я. И выскочила из зала. Бежала наперегонки с трамваем. Пока не поняла, что надо сойти с дистанции. Резко остановилась, застегнула плащ на все пуговицы. Подняла воротник, ткнула руки в карманы и спокойно пошла к остановке.