Не отряхиваясь и не обращая внимания на стенания кобеля, грубо поволок его к своей сумке, но вдруг наткнулся на громкий массовый протест пассажиров:

– Чё собаку мучаешь, урод? Тебе бы на шею удавку – не так заскавчал бы! Чистую борзую как шавку какую-то ташшыт…

Худяков, вжав голову в плечи, подхватил сумку подмышку и двинулся с Пиндосом к шоссе. Очки были потеряны в пекле катастрофы. Правый рукав рубашки лопнул на плече. Взобравшись по косогору, он поднял руку, голосуя в сторону… Беломечетской. Долго-долго его никто не хотел брать. Растерзанная фигура с грязной пузатой сумкой и перепачканным кобелем на галстуке не вызывала у водителей желания украсить ими кабину. Наконец, бензовоз, не менее замызганный, чем голосующие, сжалился и за двой ную цену согласился довезти до станицы Худякова с собакой.

По Беломечетской Пиндос весело трусил, не натягивая галстук, изредка приостанавливаясь у очередного столба, чтобы отметить факт своего триумфального возвращения. Местные собаки трусливо молчали от жуткой бензиновой вони, которой разило от Пиндоса и его поводыря.

К дому Озерова Худяков с Пиндосом добрались около полудня. Михаил Иванович глянул поверх забора: хозяина нигде не было видно. Со скрипом Худяков отворил калитку, поставил сумку на землю. Долго прилаживал кобеля, принюхивающегося к родным ароматам, а потом с отчаянным криком дал Пиндосу такого пинка, что тот улетел в сторону вольера со скоростью, втрое превышающей скорость собственного визга!

Некоторое время Худяков посопел у калитки, пытаясь отдышаться на жаре, поднял внезапно полегчавшую сумку за две короткие ручки и направился к шоссе в поисках попутной машины.

Утром на заводе, перед дверью своего кабинета, Худяков обнаружил Витю Ченцова. Льстиво заглядывая Худякову в глаза, Ченцов спросил:

– Михал Иваныч, он где, на даче у тебя, что ли?

Худяков молча достал бумажник, отсчитал недоумевающему Вите в ладошку деньги, и потянул на себя дверную ручку. Остолбеневший Ченцов, держа деньги на раскрытой ладони, уставился на Худякова.

– Нету кобеля! – оборачиваясь к Вите и неожиданно рассвирепев, рявкнул Худяков. – Нету! Не родился еще, скотина!

– У Озерова покупал! – ахнул Ченцов.

И пошел прочь по коридору, горестно всхлипывая:

– Теперь всё – навеки академик!

Прораб Матвеич с плохо скрываемым отвращением жевал капусту из остатков позавчерашнего борща, изредка помогая себе пальцами. Ночью прямо из кастрюли жидкую составляющую борща высосал сынок-дальнобойщик, вернувшийся из рейса на Казань. Сынок криво загнал свою грязную фуру в палисадник, раздавив правым задним колесом грядку с чесноком.

Матвеич с тоской в глазах сражался с длинными холодными космами капусты, не зная, на ком или на чем сорвать свое недовольство жизнью. Сегодня на стройплощадку должны подвезти арматуру, а оба вязальщика, Самойлов и Зарудько, уже который день в запое. Кого поставить на разгрузку, кого на вязку – черт его знает! Можно вроде бы и молодого Болотина, так это колонны первого этажа – самое ответственное место. На…вертит молодой от души, так наплачешься позже. Жена спит, ей на работу к одиннадцати. У нее сегодня в магазине сандень. А ей какой-никакой, а перекур хоть на полдня. Только вот и осталось что со вчерашнего – остатки борща. И Васька-сын храпит у себя в комнатушке. Устал, наверное, с дороги как собака.

На работу Матвеич пришел за полчаса до восьми. Полуголодный и раздраженный. К своему удивлению, обнаружил в бытовке вполне себе проспавшегося вязальщика Зарудько, который внимательно смотрел на экран маленького телевизора. Этот телевизор подарил бригаде инвестор-застройщик, и с того дня все были в курсе главных политических и экономических событий в стране и в мире. И иногда даже культурных.