Сегодня вечером возвратились домой жена и старшая дочь, похваляясь, что на Тверской, в баре с непроизносимым названием, отведали суши. Такой восторг! Не представляю, как только я посмел прожить столько лет и не попробовать суши? Теперь в глазах ближайших родственников я – унтерменш, недочеловек, ущербная личность.

Посетовав на несправедливость судьбы, я вспомнил один случай, который произошел со мной много лет назад и в рыбно-экзотическом смысле уже может считаться образцово-поучительным.

Наша диверсионная группа состояла из пяти человек. У каждого свои обязанности, у каждого свой сухой паек. Спим под кустом, палатки у нас нет, костер разводить не имеем права. И вообще, никоим образом не должны себя обнаруживать. Это условия учений. Лес вокруг во все стороны – березы и сосны. Ближайшая деревня от нас километрах в десяти.

На третий день съели мы свой сухой паек до последней крошки. Какие бы проблемы у нас ни возникли, не имеем права выходить на связь раньше условленного времени. Вот так и сидим, несытые и надутые от голода. Так разобиделись на начальство, что даже вслух ругать их не хотелось. Боевых патронов у нас нет. Но и никакой живности мы, по правде, за последние дни не заметили.

Наконец, пришло время связи. Условие сеанса – текст не более десяти секунд и только по делу. Включаем станцию – связи нет. Пищит что-то в эфире, воет. Скрип стоит тележный. На восьмой секунде прорезался марсианский голосок:

– Для «девятого» база на связи.

Радист аж поперхнулся от злости. Еще секунда пропала. Потом он как заорет в микрофон:

– Жрать нечего!

И отключился. Я имею в виду, вырубил радиостанцию.

Что делать дальше, понятия не имеем. Но сидим в лесу как привязанные. До следующего сеанса связи еще целых три дня. И, между прочим, есть кое-какое задание, которое надо выполнить. Вот уж это совсем не хочется делать на голодный желудок.

Подрывник первый высказал предположение, что здесь какая-то ошибка. Могли ведь нам запросто вместо шестидневного пайка выдать трехсуточный?

Снайпер кашлянул и спросил, обращаясь ко всей группе:

– А может быть, наш паек и есть шестисуточная норма?

Группа в ответ слабо возмутилась.

Утром слышим: стрекочет вертолет. Идет низко, чуть ли не по верхушкам сосен. Понимаем, что это свой вертолет. Ведь идут простые учения, а у «противника» по замыслу вертолетов нет. Но мы сидим в самой чащобе, среди комаров, нет рядом ни полянки, ни прогалинки! Пустили мы красную ракету прямо вверх, рискуя угодить в вертолет. Повезло, или пилот был опытный. Прогрохотал вертолет прямо над нами, и из него чуть ли не на наши головы вылетели три деревянных ящика. Прижались мы к деревьям и молим бога, чтобы пронесло мимо! Пронесло, но не совсем. Ящики с хрустом врезались в верхние ветки деревьев и разлетелись на части. А из них веерами вылетели блестящие консервные банки. Каждая, между прочим, по двести пятьдесят граммов нетто! Ничего себе шрапнель!

Вертолет улетел. Стало тихо. Мы наконец-то дружно выдохнули, так как на всем протяжении бомбовой атаки не могли этого сделать.

Потом бросились разыскивать добычу. Первую банку, как и положено, нашел самый зоркий из нас – снайпер. Слышим, хохочет в кустах, как сумасшедший. Подбегаем, а он слова толком вымолвить не может. Тычет пальцем в этикетку банки, источает слезы и икает. Читаем все вслух:

– «Лосось в собственном соку».

И тоже начинаем хохотать. Не иначе у нас всеобщее помешательство!

Секрет нашей неадекватной реакции объяснялся легко: в те времена редкая семья могла себе позволить достать к праздничному столу исключительно для гостей или маленьких детей этот деликатес – «Лосось в собственном соку»! О нем и мечтать было неприлично. Вроде бы как о чудесном кладе из сотни золотых монет. Я однажды попробовал это лакомство в гостях у тети, но постеснялся съесть кусочек побольше. Тетя жила небогато, и ясно было, что баночку лосося она выставила для нас на стол скорее для самоутверждения, чем для угощения.