. И в науке, и в житейской практике без этого не обойтись. Но выявить, что представляет собой вещь (о-пределить её), – значит установить границу её смысла, предел её значимости. А как же быть с тем, что вещь всё же «именно она сама»? Привычная для нашего общества философия предлагает не ломать над этим голову и прибегнуть к категории «материя». Но ведь мы имеем дело не с философской абстракцией, а с неисчерпаемой в своих свойствах материальной вещью.

Между тем решение проблемы необычайно просто, и мы по мере надобности прибегаем к нему, хотя и не строим на этом своё мировоззрение. Как часто упоминаем мы о «душе» и о «теле» (и не только по отношению к человеку), когда хотим сопоставить тайну внутреннего с явленностью внешнего. При этом мы не собираемся давать определение ни тому, ни другому. И правильно делаем! Нам достаточно констатировать, что в каком бы облике, в какой бы форме ни воспринималась нами вещь, то есть как бы она ни проявлялась вовне, её индивидуальность (самость), то есть внутреннее вещи сохраняется: внешнее всегда оказывается символом внутреннего. И это не искусственный приём, не условность, изобретённая человеком (в отличие от определения), а сама реальность, считает Лосев. Всё в мире, включая историю с её людьми и жизнью, символично.

Стало быть, наряду с логико-понятийной «плоской» моделью мироздания существует алогичная «рельефная», символическая модель реальности. Утверждаемая Лосевым, она становится надёжным фундаментом русского символизма, составлявшего сердцевину серебряного века и пытавшегося сохранить целостность мира, разрушаемого утончённой рефлексией, всепроникающим «рацио». Тем самым оправдывается тоска человека в творчестве по органичности, по религиозному центру, разрешаемая в соборности Вяч. Иванова, синтезе живописи с музыкой Чюрлёниса, эсхатологической мистерии Скрябина.

Итак, абсолютная индивидуальность (самость) вещи остаётся непознаваемой. Но ведь вещь-то есть, она существует! Именно бытие оказывается первым полаганием, высекает первую искру мысли, проявляет тайну первого зачатия ума. «Эту тайну невозможно разрешить, ей можно только дивиться, – утверждает Лосев. – Она ощутима как тайна без всяких надежд на разрешение, но зато со всяческой надеждой на оплодотворение ею любых проявлений разума и смысла вообще».

Признание изначальной тайны смысла кладёт конец иллюзии, питающейся ныне как материалистической философией, так и рационалистической наукой, что смысл всему на свете придаёт исключительно сам человек. Мир не только существует вне зависимости от того, что о нём знает и думает человек, – он отнюдь не бессмыслен сам по себе. Смысл всякой конкретной вещи включает в себя то, чем она отличается от всего прочего, то есть те различия, которые создают её индивидуальность, неповторимость. Но именно эти различия, сливаясь воедино, и делают вещь ею самόй. Нашему уму это цельнораздельное единство является как устойчивая мыслимая предметность – образ, символ, то есть как уровень бытия. Если смысл вещи – её бытие, то явление вещи – её инобытие.

Поскольку у каждой вещи есть своя самость, то все вещи вместе должны иметь некую абсолютную самость, стало быть, любая вещь также символически причастна к ней. Противопоставляя господствующей в общественном сознании логико-понятийной модели реальности алогическую – символическую с её изначальной тайной смысла, Лосев, по сути, выражает нетеологическими средствами религиозную идею – приходит к гармонии Всеединства и Всеразличия: единого Бога и тварного мира – вершине русской мистической философии.