Стоит отметить, что большевистский лидер действовал строго в рамках той логики, которую за несколько дней до этого на большевистском совещании отстаивала левая фракция партии. «Механическому» объединению «разношерстных элементов» он противопоставил платформу, на основе которой могла строиться идеологически гомогенная организация.

Тем временем правые большевики, на стороне которых было численное превосходство, которые контролировали «Правду», равно как и большую часть остальной партийной прессы, среди которых было большинство сколько-нибудь заметных большевистских публицистов, теоретиков и организаторов, начали приходить в себя от растерянности. Некоторые из них, в частности, вошли в бюро, созданное объединительным совещанием для работы над созывом общего социал-демократического съезда. Энергия этой инициативы, правда, очень скоро иссякла в связи с тем, что ленинская линия все больше укреплялась в большевизме, ставя его в открытую оппозицию гипотетическим партнерам по объединению.

Однако до поры до времени внешнему наблюдателю казалось, что Ленин обречен на почти полное одиночество в собственной партии. «Мы не допускали, – с горечью признается Суханов – чтобы Ленин оставался при своих «абстракциях». Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков», «сплоченное давление» которых должно было способствовать быстрому «протрезвлению» вождя.

По наблюдениям Суханова, на стороне Ленина в его внутрипартийной борьбе в первые апрельские дни были только две женщины – Александра Коллонтай и Инесса Арманд. Правда, оговаривается он, «мне не известна позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого». Не известна «одному из самых лучших представителей мелкой буржуазии» и позиция многих других большевистских деятелей, чьи усилия и привели к торжеству ленинского курса на Апрельской конференции партии. Попытаемся восполнить этот пробел и проследить эволюцию взглядов и позиций наиболее влиятельных представителей РСДРП(б) в первой половине апреля.

О позиции нескольких наиболее крупных большевистских деятелей можно судить по протоколу заседания ЦК 6 апреля. Общая дискуссия на этом заседании касалась, разумеется, тезисов Ленина. Несмотря на чрезвычайную скупость протокольных записей, можно констатировать, что с содержательной критикой Ленина выступил один Каменев. Он заявил, что Ленин ошибочно «оценивает момент как 1871 г., а у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах», что «революция буржуазная, а не социальная» и что поскольку российская ситуация в ленинских тезисах оценена не верно, то и конкретной программы на них построить нельзя.

Тут следует отметить, что характерная для западной историографии интерпретация позиции Каменева, которая вышла в тираж с легкой руки Р. Такера, входит в очевидные противоречия с данными источника. Дело в том, что Такер считал, что острие каменевской критики было обращено против «схематичности», абстрактности ленинских тезисов и не затрагивала их содержательной стороны. Однако принципиально важно, что Каменев 6 апреля отвергал ленинские идеи по существу, давая иные оценки характера революции, ее перспектив, статуса и роли Совета и т. д.

Слассер, вслед за Такером, утверждает, что позиция Сталина и Каменева во время обсуждения ленинских тезисов 6 апреля была идентична: «Более того, как подчеркнул Такер, сталинская критика целиком отвечала позиции, которую занял на том же собрании Каменев». Но это не так. В отличии от Каменева, выступавшего с альтернативной программой и дававшего концептуальную критику, Сталин как раз ограничился неудовлетворительной оценкой формы ленинских тезисов, а вовсе не их содержания. «Схема, – говорил Сталин, – но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».