Действительно ли переезд в Америку был причиной моей заторможенности и пришибленности? Была ли травма от эмиграции столь серьезна на самом деле? Или это для меня даже если муха пролетит, то это уже травма?

Если уж рассказывать, то надо рассказывать всю правду, а не часть ее. К психологическим травмам у меня, похоже, была предрасположенность. Еще в Союзе, в свои неполные пятнадцать, я уже успела, даже живя в родной стране, посетить психиатра. Так что не в одной эмиграции, как видно, все дело, а и во мне самой.

Через эмиграцию проходят тысячи, а заболевают на этой почве далеко не все. Также подростковый период – время тяжелое, – однако далеко не все переживают его так бурно, что вынуждают родителей обратиться к психиатру. Наверно, это у меня природная склонность воспринимать любую травмочку как конец света.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, я не на шутку начала мучить маму вопросами, типа: «В чем смысл жизни человека, если он все равно умрет?»

– Встава-ай, одева-айся, ты опаздываешь в школу-у! – говорила мама, смеясь.

– Нет, ты мне ответь, я серьезно спрашиваю! Для чего я живу? Для чего я сейчас должна встать и идти в школу? Для чего? Если ты объяснишь для чего, я сделаю.

– Для чего что, школа? Чтобы быть образованной, чтобы ты могла потом поступить в институт.

– А зачем мне поступать в институт, быть образованной, если я все равно умру?

– Какие ты вещи страшные говоришь. У тебя должна быть профессия, ты добьешься успехов…

– Да для чего мне профессия и успехи, если я все равно умру?!

Мама не понимала.

– Как это? Никто так не думает, люди живут, пока живут, все когда-нибудь умирают, но, пока они живы, они должны к чему-то стремиться!

– Вот это-то меня и удивляет, что никто не думает о смерти. Но оттого что о ней не думают, смерть же не исчезает! Для чего все, что мы делаем, если это, как снежинка, непрочно. Снежинка растает, я умру. Для чего мне совершенствовать то, чего через пять минут уже не будет? Это же сизифов труд!

– Это ненормально, что ты всерьез говоришь такие глупости. Все дети, как дети, а эта придумала себе оправдание, чтобы не ходить в школу. Я должна поговорить с отцом, я не могу с тобой справиться.

– Глупости?! Ничего себе – глупости! Глупый – не тот, кто об этом говорит, а тот, кто об этом не думает и живет, игнорируя такой неизбежный факт, как смерть!

Пришел папа.

– До-о-оченька! Как тебе не стыдно! Ты что, в самом деле отказываешься ходить в школу?! – папа никогда не повышал голоса и не угрожал ремнем, как это делали другие отцы. Он разбирался с детьми, интеллигентно беседуя.

Папа вообще за всю жизнь не произнес ни одного грубого слова. Мало того, когда он слышал, как мы с Танькой ругались и я со злобой говорила ей: «Иди ты в жопу!» – папа с возмущением восклицал: «Вы же де-евочки! Как можно произносить такие грубые слова?!»

– Вчера пропустила школу, – жаловалась мама, – в четверг я ее вытолкала из дому, а мне позвонили, что она к третьему уроку пришла, а с пятого и шестого уже ушла. До пяти утра она читает, не спит, а утром ее не поднимешь.

– Я бы не читала до утра, если бы я видела смысл ходить в школу! – обратилась я к папе, очень надеясь получить от него какой-нибудь умный ответ. – Я не понимаю, зачем мне учиться, если я все равно умру! – здесь я уже начала всхлипывать от обиды, что меня никто не понимал.

Они отлично знали, что я говорю правду о смерти, но почему-то все как один делали вид, что такая важнейшая вещь, как смерть, не имеет никакого значения.

– Деточка, тебе тринадцать лет! О какой смерти ты говоришь?!

– Ну и что, что тринадцать, я что не умру? А если я умру – так для чего все это? Мучать себя этой школой, потом институтом, потом работой… Я предпочитаю делать то, что приносит мне удовольствие: читать, смотреть на солнце, лежать в саду.