– Соседи ничего не слышат. Они, как лягушки перед дождем, квакают один громче другого о любви к новому императору. Ну, давай, лезь на стену! Я узнал – в ее доме нет собаки.

– Подожди… я… я еще хочу подумать.

– Подумать? Над чем ты собрался здесь еще раздумывать? Над трактатом Ямвлиха «О промысле и судьбе»? Твоя судьба за этой стеной. Лезь на стену, тебе говорю!

Элпидий облизнул вдруг пересохшие губы:

– Панатий, я, кажется… боюсь.

– Он боится! Ха! Философ дрожит! – Патаний ухватился за свой большой живот. – Посмотрите на этого женишка! – Он посуровел. – Тогда, клянусь Зевсом, я сейчас пойду, постучу в ее дверь и все скажу!

– Что скажешь? – удивился Элпидий.

– Что ты трус и боишься не только признаться ей открыто, но и похитить для магии ее вещь. Не могла бы она сама дать что-нибудь для этого? Амулет или гребень, перстень или застежку? Так я иду?

– Нет, стой! Подожди, не надо. Я готов.

– Молодец! Вперед, Аякс! Давай, ставь мне ногу на колено.

– Подожди.

– Что еще?

– Хочу снять лишнее.

Элпидий нагнулся, развязал ремешки и сбросил сандалии, расстегнул застежку плаща и остался в одной легкой безрукавной тунике. Панатий подставил ему мясистое колено и Элпидий, взобравшись по рельефному телу друга, залез на стену, прошел осторожно по черепичной крыше дома и посмотрел вниз. Сад из гранатовых и персиковых деревьев в доме Таэсис был уже старый, верхушки некоторых из них достигали карниза, и Элпидию в полутьме показалось, что кровля держится не на колоннах, а на деревьях. Влюбленный философ спустился по ветвям и спрыгнул на землю. Осторожно ступая босыми ногами по мокрой траве между деревьями, стал искать дверь, ведущую во внутренние покои дома.

Пройдя по небольшому коридору, Элпидий прислушался: из дальней комнаты доносился храп. «Таэсис не может так храпеть, – решил про себя Элпидий, – так может храпеть только ее колода-служанка». Он прислушался и услышал ровное дыхание из-за занавески ближайшей комнаты. Затаив дыхание, он проник внутрь и разглядел в полутьме на ложе спящую Таэсис. Философ наклонился к ней и хотел поцеловать, но затем передумал, боясь себя этим выдать. Он подошел к столику, открыл небольшой ларчик и тут же почувствовал, что кто-то трется о его ногу. Он оцепенел и посмотрел вниз. В полутьме блестела глазами большая кошка с ошейником.

– Абрасакс, – прошептал теург и отбросил ее ногой. Та с мявком шмякнулась о канделябр, и с него сорвалась с медным стоном лампа. Таэсис вскрикнула, Элпидий схватил первое, что попалось, из ларца и выбежал.

Вслед ему тут же понеслось, дробясь в стенах комнат:

– Воры! Ворры!! Воррры!!

Когда Элпидий, царапая кожу о ветки, уже карабкался на дерево, кто-то ухватил его за ногу и фальцетом закричал:

– Сюда, сюда! Я поймал его!

Ученик теурга повис на ветке, как большая обезьяна, и, ничего не разбирая в горячке бегства, ткнул свободной ногой на голос, прямо в белеющее лицо, перемахнул через крышу и свалился, как мешок, прямо на могучие плечи Панатия. Тот подхватил друга и открыл, было, рот для вопроса, но Элпидий крикнул ему в лицо:

– Бежим!

И они ринулись наутек. Через квартал друзья остановились перевести дыхание. Панатий дышал, как загнанный в угол бойни боров, по его лицу катились крупные капли пота. У Элпидия гипсовой маской бледнело лицо, его тонкие ноздри трепетали, между красивыми подведенными бровями залегла глубокая, старящая его морщина.

– Земля и Солнце! Я, кажется, повредил лодыжку!

– Идти сможешь?

– Постараюсь.

– Ты успел что-нибудь взять?

Влюбленный философ кивнул и вытащил из-за пазухи вещь Таэсис. Добычей оказался браслет из черного янтаря.