Рука Марии. Она всегда прячется от моего зрения, прячется.
Да, Мария уже не ходит туда-сюда непрестанно, а Вера куда-то растворилась.
Листья облепих такие паутинно-, пресно-зеленые. Над верхушками розово-синее небо с прозрачными, невесомыми облаками.
Если рука Марии за наслоением листьев… я чуть-чуть отклоняю голову… но кажется, листья сами поворачиваются как створки – и снова заслоняют.
Я бегу на самый угол участка… ага, Мария уже в доме, ее тень за легкой занавеской, а тень руки за какой-то другой тенью… маленький белый промежуток между – как разрез ножницами.
Если я подбегаю и вытягиваюсь в струнку выше ветки облепихи… а Мария как-то наоборот чуть понизилась, и ее рука заслонена старой бочкой.
Я подбегаю к другой облепихе, вытягиваюсь в струнку, смотрю. Подбегаю к третьей, клоню голову вправо, смотрю. Снова ко второй, наклоняюсь влево…»
…на этом конец. Дальше в тетради пустые страницы… я начинаю лихорадочно перелистывать, еще раз, еще – руки дрожат неимоверно. Да, ничего больше нет.
Я плохо соображаю от нервов.
«Ребенок, ребенок… может, подросток лет пятнадцати… мог бы такое написать?» – подбирается мысль – сквозь ледяное волнение. Вроде как что-то подбирается – ничего не соображаю – объяснение, объяснение… «Кто бы мог это… чья это тетрадь…»
Но ни капли не понятно, откуда она вообще взялась. «В моем, в моем доме!.. Кто мог придумать такое – эти сестры… Нет-нет, конечно, все это выдумка – как иначе может быть! Это писал нездоровый человек, нездоровый…»
– Леш, ты наверху? Ты на второй этаж залез? Что ты там делаешь? – слышу голос матери снизу.
Глава 7
– Да, я здесь, – отвечаю.
Инстинктивно, лихорадочно прячу тетрадь под журналы. Но мать не идет наверх, а разговаривает со мной, стоя у лестницы.
– Ты там давно? Ты чего забрался-то туда?
– Я-я… да просто, ну… захотелось на поселок на весь посмотреть.
– Игорь приехал!
– Чего?!
– Да, да, вот такие дела. Игорь приехал – твой брат двоюродный.
– Я понял! И где он?
– Возле дома – ты ж слышал, как машина подъехала?
– Нет… не слышал…
– Короче, давай, быстрей его встречать спускайся.
Я сбегаю вниз, спешу на дорогу… и правда Игорь! Вот это сюрприз – его машина стоит, и он суетится возле, хлопает дверьми.
Он сюда уже года три не приезжал.
– Игорь! – окликаю.
– Лешка! – он улыбается мне, поворачиваясь в закатных лучах, которые косят из-за крыши дома напротив.
(И когда я был наверху, там тоже уже все прошивали закатные лучи, вдоль всех балок и брусьев – вот сколько часов я просидел с этой странной необыкновенной тетрадью!)
– Ты чего, совсем не удивлен мне?
– Удивлен, но…
– У тебя просто вид какой-то… взъерошенный – ха-ха.
– Серьезно?
– Ну да. И даже напуганный. Что это, как раз из-за меня?
– Да нет, я просто…
Я делаю шаг вперед, протягиваю руку…
– Нет-нет, слушай, у меня руки перепачканы. Видал, какие?..
Он показывает – да, они все в масле, черные. И кажутся еще чернее на закате.
– И главное, что не вливал. Это я так случайно к канистре прикоснулся, представляешь? Сейчас. Я на участок схожу, руки вымою… умывальник-то на обычном месте висит?
– Ну да.
– Я сейчас руки только помою – а ты можешь начать вещи таскать?
– Я…
– Ну или меня подожди – вместе будем… слушай, ничего не случилось?
– Э-э… нет.
– У тебя лицо какое-то странное, ей-богу. Бледное.
– У меня?.. Нет-нет, все в порядке…
– Ну ладно, расскажешь потом.
Он уходит мыть руки, а я остаюсь возле машины…
Таскать вещи?..
Глава 8
…Вместо этого я принимаюсь усиленно ходить туда-сюда возле машины. «Что это за тетрадь, откуда? Кто это написал?.. Это про ребенка – нет, исключено, что ребенок мог написать такое! Да-да, это про ребенка – велосипед, стрекоза, детские игры…» – словно вертится-тараторится в моей голове, твердятся аргументы того, что и так понятно. «Откуда взялась тетрадь?.. Этот почерк чужой, чужой, инородный…» – расхаживаю вдоль машины – я совершенно потерян сознанием для чего-то другого, потерян; ничего не замечаю вокруг себя. «В моем доме…» В нашем доме ведь никто никогда не жил, кроме нас. А тетрадь оказалась между журналами – но это материны журналы! Старые – сколько журналов она выписывала лет тридцать назад. «Эта тетрадь не материна – она не может быть ее! Сестры… те самые сестры, о которых она рассказывала вчера? Это совершенно непостижимо!»