И вот случилось так, что солдат из военной службы безопасности принес письмо от Эйнштейна как раз во время одной из таких бесед. Теллер сидел, Оппи стоял у открытого окна. В качестве адресата рукой Эйнштейна был указан Оппенгеймер, но тот предпочитал, чтобы неприятные новости люди узнавали сами, и поэтому сразу передал Теллеру конверт, который уже был аккуратно вскрыт Пиром де Сильвой.
Глаза Теллера двинулись по тексту (не слева направо, а сверху вниз, охватывая весь лист целиком). А потом, к изумлению Оппи, обычное кислое выражение лица Теллера сменилось широкой улыбкой.
– Я же говорил! – хрипло воскликнул он и сунул листок Оппи. – Я же говорил!
Оппи взял письмо, написанное по-немецки. Эйнштейн всегда растягивал слова по горизонтали, как будто они притягивались вправо к какой-то невидимой массе. В письме говорилось не только о том, что расчеты Теллера безупречны – такое, должен был признать Оппи, он редко мог сказать лично о себе, – но и сообщалось, что Эйнштейн, подойдя к своей книжной полке и просмотрев последние номера журнала «Физикал ривью», заметил принципиальный недочет в выкладках главной работы Ханса Бете. Бете исходил из того, что температура в ядре Солнца составляет около двадцати миллионов градусов по Цельсию. В таком случае там действительно мог бы происходить гораздо более эффективный синтез углерода, азота и кислорода по циклу, который предполагал Бете. Но старое Солнце (здесь Эйнштейн в скобках иронически пояснил, что имеет в виду нашу звезду, а не своего двоюродного деда) было не таким массивным, как считает Бете, и поэтому, вероятно, имело температуру ядра «всего лишь» пятнадцать миллионов градусов, что могло поддерживать только неэффективный протон-протонный синтез. Эйнштейн сказал, что Теллер в своей модели ориентировался на более верное значение солнечной массы и поэтому его теория точнее.
Оппи поднял глаза от письма. Теллер выжидательно смотрел на него, высоко подняв брови.
– Все, как я говорил, верно?
– Да, – ответил Оппи и улыбнулся со всей возможной любезностью. – Что ж, полагаю, вас можно поздравить.
Через несколько минут Оппи вошел в лабораторию Бете.
– Ханс, я решил, что лучше будет предупредить вас заранее, пока вы еще не встретились с Теллером. Эйнштейн прислал ответ на его модель реакции синтеза.
Бете развел руками:
– Не тревожьтесь, кровопролития здесь, на Горе, не случится. Я буду великодушен к побежденному.
Оппи чиркнул спичкой, поднес огонек к трубке, пару раз пыхнул дымом и сказал:
– Не хочется вас расстраивать, но… наш любимый доктор Эйнштейн… принял сторону… нашего друга Эдварда.
– Что? Быть того не может!
Оппи взял письмо с собой. Конечно, существовал некоторый риск того, что Бете может в ярости порвать его, но теперь, после того, как был упомянут Теллер, эта вероятность становилась пренебрежимо малой.
– Читайте сами, – сказал он, протягивая собеседнику листок.
Голубые глаза Бете побежали по строчкам; высокий гладкий лоб под ежиком жестких волос нахмурился.
– Nein, – сказал он, – Herr Einstein ist ein…[30]
– Ханс, я все же не советовал бы сразу заявлять, что он Dummkopf[31].
– Но это просто невозможно!
– Не принимайте так близко к сердцу. Нам всем случается ошибаться в вычислениях.