Четыре дома, шесть подъездов я прошел, прижимаясь к стене. У груды битых кирпичей на мостовой по-пластунски переполз на угол бывшей улицы Бебеля – румынское название ее я забыл. Подъезд был открыт, обе двери его кто-то давно снял на растопку. Беззвучно, как кошка на охоте, я добрался до чердака. Он был заколочен, но я знал, что гвозди фальшивые – одни ржавые шляпки, и рванул дверь на себя. Она открылась со зловещим уханьем… Я так и замер в ожидании тревоги. Но тревоги не было; дырку чердака, засыпанную соломой, нашел без труда и нырнул в знакомый чуланчик, громыхнув некстати подставленным стулом.

В дверь чуланчика тотчас же просунулась Галка в белой ночной рубашке – я только эту рубашку и видел, но Галка почему-то сразу разглядела меня.

– Ты?

– Я.

– Что-нибудь случилось?

– Да.

– Погоди минутку, я оденусь.

Я постоял в двери, потом шагнул в комнату, освещенную огарком свечи.

Галка была уже в халатике и поправляла сбившиеся на лоб волосы.

– Провал, – сказал я и сел к столу.

Галка закрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

– Седой?

– Пока только я.

И я рассказал Галке о разговоре в гестапо.

– Надо тебе бежать. И немедленно.

– Куда и как?

– У тебя же есть ночной типографский пропуск.

– Пропуск отобрали в гестапо.

– Попробуй тем же путем вернуться домой. Я предупрежу товарищей.

– О том, что я прокаженный? Не поможет. Пауль заберет всех моих школьных друзей. Для профилактики. Первой будешь ты.

– Я скроюсь. Других предупредим. Важно дождаться возвращения Седого. Что-нибудь придумает.

– У нас нет времени.

– Что же ты предлагаешь?

– Уничтожить Павла. Пострадаю только я.

– Чему поможет это самопожертвование?

– Подполью.

Галка задумалась. В свете огарка ее лицо казалось серым, как асфальт.

– Есть выход. Я разбужу Тимчука. Ты знаешь, ему нужно постучать в стенку с лестницы. Спит чутко.

Через десять минут явился Тимчук, заспанный, но одетый и с автоматом через плечо.

– У нас добрых три годыны, – сказал, выслушав. – Выведу вас как арестованных без ночных пропусков, вроде бы в комендатуру, а на самом деле к Кривобалковским катакомбам. Вход знаю.

– А патруль?

– Прошмыгнем. Если не поверят, кончим. Больше двух человек не ходят. Ты одного, я другого. – Он протянул мне новенький «вальтер». – Стреляй в упор, прижав дуло к телу, – меньше шума.

Как мы дошли, вспоминать не хотелось. Длинно и муторно. Но все-таки я доказал Паулю Гетцке, что даже один просчет в партии может окончиться поражением сильнейшего.

Потом нам сказали, что гауптштурмфюрер Гетцке бренное свое существование закончил. Его убили гранатой на Соборной площади, когда он, выйдя из машины, зачем-то пошел к киоску напротив. Узнали Гетцке только по документам, так как лицо было обезображено взрывом гранаты.

Повторяю, я долго жалел потом, что то была не моя граната.

Лента воспоминаний раскручивается и исчезает. Я встаю с кресла и подымаюсь на капитанскую палубу. Капитан встречает меня в точно сотканном из сахарной пудры мундире с пуговицами и нашивками, отливающими червонным золотом. Он высок, русоволос и красив, этакий экранный вариант моряка. Создает же Господь Бог такую картинную человеческую породу.

К тому же он еще и умен.

Внимательно рассмотрев мое служебное удостоверение, он приглашает меня в кабинет. Хорошие копии Тернера и обрамленная тонким багетом гравюра легендарного парусника «Катти Сарк» украшают стены.

– Чем обязан? – спрашивает он.

– Есть подозрение, что один из пассажиров рейса выдает себя за другого. Пока только подозрение. Возможно, это честный советский гражданин, а быть может, государственный преступник. Хорошо замаскированный и очень опасный.