Штерн говорил, как ему казалось, вполне убедительно, и вдова кивала головой – медленно, будто слышала не следователя, а голос внутри себя.

– Вы позволите предложить вам чашку чая? – спросила она, прервав Штерна на полуслове. – Я должна была сделать это с самого начала, но мне казалось более важным, чтобы вы поняли, что я хочу сказать. Извините, я только позову Саиду.

– Спасибо. – Отказаться было бы верхом неприличия, но и распивать чай сейчас, когда он, по сути, отказал Галии в проведении расследования, следователю тоже не хотелось.

Галия прошла к двери, приоткрыла створки и произнесла несколько слов по-арабски.

– Вы дважды упомянули, что у Мухаммеда были очень напряженные отношения с кем-то здесь, в Шуафате, – сказал Штерн. – Что вы имели в виду?

– Сейчас Саида принесет чай, – сказала Галия, усаживаясь в покрытое чехлом кресло.

– Вы не хотите меня выслушать, – продолжала она, глядя в пространство мимо Штерна. – Сидите и думаете: у этой женщины горе, она плохо соображает и говорит первое, что приходит ей в голову. Сначала обвинила медиков, потом местные власти… Прежде чем вы отдадите должное приличиям и уйдете, я все-таки хочу сказать то, что, возможно, изменит ваше мнение.

Саида, девушка лет семнадцати, в черном, до пят, платье и черном же, прикрывавшем почти все лицо, платке внесла поднос, на котором стояли две чашки дымящегося ароматного чая и два блюдца со сладостями. Штерн, которому уже доводилось присутствовать в палестинских домах во время траура (как-то это был траур по подростку, убитому резиновой пулей израильского солдата, и Штерн проводил следствие), подумал, что в этом доме не очень соблюдают традиции – не должна вдова принимать гостя единолично и уж тем более пить с ним наедине чай.

Саида молча поставила поднос на низкий угловой столик и вышла, прикрыв за собой дверь.

Ситуация была парадоксальной и, во всяком случае, нестандартной. Никакая палестинская женщина не только не позволила бы себе такую вольность, но ей бы и в голову не пришло признаваться следователю израильской полиции в том, что она шпионила за собственным мужем, а разве не это имела в виду Галия?

Решив, что в данной ситуации лучше дать женщине высказаться и не перебивать, какую бы чепуху она ни говорила, Штерн принял из рук Галии чашку на блюдечке и отхлебнул чай, оказавшийся не просто замечательным, но божественным в истинном понимании этого определения. Чашка Галии осталась на подносе и рядом с тремя шкатулками, стоявшими на угловом столике, выглядела, будто принцесса в окружении прислуживавших ей мавров.

Штерн сделал второй глоток и прикрыл глаза, показывая, что готов слушать.

– Муж, – сказала Галия, – несколько лет конфликтовал с председателем местного совета Джумшудом. Они иногда ругались так, что, я думала, сейчас в ход пойдут ножи. Однажды, это было месяца полтора назад, я слышала, как муж сказал Джумшуду: «Это тебе дорого обойдется». А тот ответил: «Тебе обойдется дороже, если ты будешь болтать».

– Они говорили в вашем присутствии? – удивился Штерн.

– Нет, конечно, и не делайте вид, будто не понимаете, что я имею в виду! – воскликнула Галия. – Конечно, я подслушивала. Я всегда так делала, если представлялась возможность.

– Именно это я хотел узнать, – пробормотал Штерн.

– Я подслушивала, – повторила Галия. – Мухаммед об этом не знал. Он бы убил меня, если… В тот день Джумшуд уходил от мужа в страшном раздражении. Хлопнул дверью так, что задрожали стены. И выходя из кабинета, бросил: «Если ты думаешь, что тебе все позволено…» «Это ты думаешь, что тебе все позволено, – ответил муж. – И имей в виду: я не из пугливых. Ты напустишь на меня своих собак? Или пристрелишь в темном переулке? Так на этот случай я себя защитил».