Штерн набрал номер начальника подстанции «Маген Давид адом», расположенной в районе Французской горки и обслуживавшей северо-восточную часть Иерусалима вплоть до района Писгат-Зеэв.

– Меир, – сказал следователь после взаимных приветствий, – что произошло вчера в Шуафате? Почему машина опоздала на два с половиной часа?

– А что, – проскрипел Меир Бен-Шломо, – кто-то уже нажаловался?

– Вдова Аль-Джабара. Утверждает, что если бы машина прибыла вовремя…

– Ясное дело. Она права.

– Так почему?

– Господи, Ицхак, – раздраженно сказал Бен-Шломо, – ты что, сам не знаешь? Ребята ждали на шоссе, пока подъедет патруль. А те заявились черт знает когда. Они, видишь ли, занимались демонстрантами. У них там вчера кто-то бузил на центральной площади. Кстати, чтоб ты знал, дом, откуда поступил вызов, как раз на этой площади и находится. Могли ребята ехать?

– Вот оно что… – протянул Штерн. – Это меняет дело. Знаешь что? Напиши мне подробный отчет – когда поступил вызов, когда выехала машина, когда прибыла на шоссе, где ее должен был ждать патруль… В общем, полный хронометраж, хорошо?

– Ты лучше надави на пограничников, чтобы они держали там не две машины, а хотя бы четыре, – попросил Бен-Шломо. – У нас же как? Пока что-то не случится, никто не думает. Раньше такого совпадения не было, вот и… Так пусть хотя бы теперь меры примут, а то завтра…

Бен-Шломо начал глотать окончания предложений, и Штерн понял, что Меир не на шутку разволновался.

– Да, конечно, – сказал он. – Когда мне ждать твоего отчета?

– К вечеру, – буркнул Бен-Шломо. – Прислать по факсу?

– Лучше с посыльным, – сказал Штерн. – Мне понадобится оригинал.

Закончив с Бен-Шломо, Штерн позвонил пограничникам. Он хорошо знал майора Авиезера Кахану, который был начальником участка еще несколько недель назад. Кахана работал на этой должности много лет, Штерн не раз сталкивался с ним по службе, когда нужно было получить чьи-нибудь показания, отношения у них сложились доверительные, хотя дистанцию оба соблюдали, для видимости блюдя честь мундира. Но Кахана ушел со службы весной, и зная причину, Штерн жалел старого знакомого: у Каханы обнаружили рак, и все говорили, что он не доживет до осени. С новым руководителем пограничной службы района Штерн еще не имел никаких дел, и начинать знакомство с обвинений не хотелось.

– Полковник Симхони в настоящее время отсутствует, – отрапортовал, будто комара пришлепнул, жесткий баритон – трубку, видимо, поднял адъютант, также Штерну не известный; естественно, новый начальник и обслугу приводит свою. Интересно, куда он дел Наву Бармин, работавшую в приемной много лет – столько, сколько сам Штерн помнил себя на своем посту?

Спрашивать, где полковник в настоящее время присутствует, Штерн не стал – адъютант новый, наверняка неправильно поймет, – и потому попросил:

– Передайте полковнику, что звонил следователь Штерн из управления полиции. Срочное дело. Пусть свяжется со мной, когда вернется. Мой телефон…

Положив трубку, Штерн задумался. Когда позвонит Симхони – неизвестно. Объясняться с вдовой Аль-Джабара, не имея информации от пограничной службы, тоже смысла не было. Женщина, конечно, убита горем, но все-таки достаточно владеет собой, если уже успела подать жалобу на медиков. Значит, разговор явно коснется не только того, каким хорошим человеком был покойный адвокат.

Кстати, что означало это слово – «хороший» – применительно к палестинскому патриоту, мечтавшему дожить до дня, когда на всей территории нынешнего Израиля будет развеваться флаг государства Фаластын? Аль-Джабар был врагом, таким он и воспринимался Штерном в первые месяцы после их знакомства. Столкнулись они, когда Штерн вел дело некоего Саиба Даватше, в доме которого в том же Шуафате был обнаружен целый арсенал – по нынешним временам ничего особенного, но дело было в самом начале интифады, когда пистолет в доме палестинца воспринимался как событие, из ряда вон выходившее. Даватше держал под матрацем три пистолета – две «беретты» и «кольт», – а в сумке его при обыске нашли три коробки патронов, причем хозяин дома даже не успел придумать сколько-нибудь убедительную версию наличия оружия, на которое у него не было и не могло быть разрешения.