– И всё? А как же деятельность? Разве ваше положение не требует? Ну, или хоть любопытство?

– Мне не присуще любопытство. – Бросил мужчина и, подняв крышку со сковородки, перевернул жёлтые ломтики золотистой корочкой кверху.

– Всем людям оно свойственно. Для кого-то это часть натуры, для других потребность, для остальных – приобретение. – Я говорила чуть громче, чтобы он слышал меня через шелест картошки.

– И какова же причина твоего запредельного интереса к жизни?

Я задумалась и лишь спустя минуту с улыбкой ответила:

– Мама. Это либо её вина, либо заслуга. – Он сверкнул веками, в этом жесте я нашла призыв к пояснению. – У неё из-за трёх работ не хватало времени, чтобы открывать для меня мир. Пришлось познавать всё самой.

– Значит, тяга к открытию мира рождается в недостатке родительского внимания?

– Для меня она родилась в стыде. – Заключила я. Затем подняла взгляд к тишине и всё же увидела вопрос на лице мужчины. Мне захотелось узнать, почему он экономил слова, довольствуясь лишь красноречивым взглядом, но я начала объяснять. – В детстве я верила, что люди с разным цветом глаз по-разному видят мир. Мне казалось, что моя мама видит всё вокруг светлее и радостнее через свои ярко-голубые линзочки. Она устремляла широко распахнутый взор вперёд и я мечтала увидеть то же, что видит она. – Даниил внимательно меня слушал, глядя на его заинтересованное лицо, мне хотелось продолжать. – Я сочувственно смотрела на людей со светло-карими глазами, думая, что они не различают ярких оттенков и всё им кажется желтовато-янтарным. Мне почему-то нравились сероглазые, хоть я и считала, что они видят мир чёрно-белым, с отливом в голубоватый. Наверно потому, что, по моему мнению, они умели фантазировать любые цвета и сами раскрашивали картинку. Могли представить, что трава красная, а небо фиолетовое. Глядя на человека с темными или черными глазами, я грустила. Мне казалось, что мир для них мрачен вовсе. Что на всём вокруг лежит беспросветная пелена, гася взрывной цвет травы и цветов на клумбе в черный. Но в одном я им завидовала, думая, что небо они видят всегда ночным, украшенным звёздами. Мама часто говорила, что мне повезло быть обладательницей зелёных глаз, унаследовав их теплый оттенок от папы. Благодаря её восторженным словам, я думала, что только люди с зелёными глазами видят мир таким красочным, какой он в действительности.

– И что же плохого в том, чтобы мыслить как ребенок? – он отошёл от ступора, когда я замолчала, и бросился к сковородке, вспомнив про шипящую картошку.

– Другие дети. – Печально улыбнулась я. – Будучи уверена в своей теории, я говорила глупости. Меня начали высмеивать. Я не замкнулась в себе, это было не в моём характере, а сделала вывод, что нужно просто больше знать. – Вовсе не удивило меня то, что Даниил не ответил. Повесив на лицо задумчивый вид, он распределил картошку по тарелкам и плеснул в бокалы ещё вина.

– Твоя мама, – начал мужчина, усевшись напротив меня за стол, – Как давно её не стало?

– Одиннадцать лет назад.

– И каково это, начать справляться с миром без матери в восемнадцать?

– Ну, – я задумалась не над ответом, а над тем, что он помнит, сколько мне лет, будто выучил моё личное дело. – С тех пор я больше не чувствую себя уютно ни в одном уголке. Выживать я научилась очень быстро, сразу же взяла себя в руки. Другого выбора у меня не было.

– Отец?

– Утонул. Я была совсем маленькая, даже лица его не помню. Все фотографии при переезде потерялись.

Он слушал, жевал, глядя на меня, как на экран с фильмом. А я не успевала есть, потому что говорила. Уже когда его тарелка осталась пустой, я ухватила за пятки мысль в своей голове, что сказала слишком много.