До этой минуты себя уговариваю: проверяют, бояться нечего, мордобой входит в привычный ритуал… Увы. Гауптман и его спутники потеряли ко мне интерес. Ни о чем больше не спрашивают. Солдат с лопатой протягивает сигарету. Я не особенно-то курил и при жизни, но тут не возражаю, каждая затяжка отодвигает момент, когда… Наконец, фельдфебель достает парабеллум и равнодушно показывает стволом на край ямы. Становись, мол, не задерживай.

Последняя минута…

Что еще успеть? Больше ничего не будет. Никогда. Вообще никогда.

Фельдфебель поднимает пистолет. Дуло находит мою переносицу. Смотрю зачарованно в бездонный тоннель, уводящий в бесконечность.

Быть может, в последний миг что-то произойдет? На поляне круто развернется третий автомобиль с секретным приказом из Берлина?

Нет.

Я поднимаю глаза к верхушкам редких сосен, таким контрастным на фоне облаков…

Стреляй же! Чего тянешь?

– Герхард! Выведите его!

Хлопает дверца второго авто. Оторвавшись от созерцания неба, вижу Мюллера. Подельник еще более растрепанный, чем в день побега.

Гауптман наслаждается моим изумлением.

– Вы комсомолец, Теодор?

– Был до ареста. Намекаете, что марксисты не верят в загробную жизнь?

– Нет. Вам приписывается особая стойкость. Похвально. Поэтому дам еще один, на этот раз действительно последний шанс. Мюллер завербован русской разведкой. Ваше участие в его побеге служит прикрытием для правдоподобности истории. Припомните детали пребывания в СССР. С кем он общался? В чем сфальшивил? В чем вызвал подозрения?

Машинально трогаю темя, где кровь запеклась в волосах. Над поляной висит молчание, слышно неуместное над расстрельной ямой пение птиц, что-то трещит в моторе «опеля». Гауптман терпеливо ждет, заложив руки за спину. Фельдфебель не прячет пистолет.

– Он меня обманул. Вспомни, Фашист, что обещал! – пытаюсь передразнить его интонации, но распухший рот слушается плохо. – Мы уедем туда, где казнь большевика – почетное дело. Не сказал, тварь, что казнимым большевиком буду я сам.

– Могила достаточно глубока для двоих.

– Вижу, герр гауптман! Ради спасения жизни подпишу все и соглашусь на все. Но если совру, что видел, как Мюллер доверительно шептался с агентом Лубянки, вы когда-нибудь узнаете правду! Я выторгую себе отсрочку и буду дрожать в ожидании, что завтра – расстрел. Давайте уж сейчас.

Офицер подходит ко мне вплотную и берет двумя пальцами за подбородок. Даже избитый, я могу сейчас схватиться за руку, вывернуть, прикрыться его телом от пуль… И что дальше?

– Вы так искусно врете, Теодор, что я утверждаюсь во мнении: вас подослала Лубянка. Но не верю, что убийство их агента входило в планы. Вы – изгой для своих, Тео. Вам это не простят. Вот мое предложение: откровенно и в подробностях расскажите про задание ОГПУ, связанное с прикрытием Мюллера, и вашим талантам найдется достойное место в Абвере. Вы сможете отомстить за себя и за отца. Не слышу ответ.

– Согласен. Наполовину.

– Что это значит?

– Я не бросил Мюллера у трупа чекиста потому, что надеялся с ним попасть в Рейх и служить нашей великой нации. На любом месте, где буду полезен народу и фюреру. Про Абвер и мечтать не смел.

– Хорошо. Продолжайте.

– Но я ничего не могу сказать про ОГПУ и ГУГБ! Я не работал в этой дерьмовой конторе ни дня! Я вообще не знаю, вел ли себя Мюллер подозрительно как агент, потому что ни фига не знаю, как выглядят эти проклятые агенты!

Он разочарованно сверлит меня глазками, выпустив подбородок, и за долготерпение я награждаю его еще одной тирадой.

– Нет, вру! – делаю паузу, прокашливаюсь и продолжаю: – Двух на самом деле видел. Одного придушил, второго пристрелил. А сколько большевиков убили вы, герр гауптман?