Оба они не сразу заметили, что в проеме бесшумно отворенной двери возникла фигура обергруппенфюрера СС Юлиуса Шауба. Да и личный адъютант Гитлера тоже не решался нарушать их молчаливое единоборство, предпочитая, чтобы его случайно заметили.

Прошло не менее двух минут, прежде чем Гитлер, в очередной раз метнув взгляд на часы с амурами и ничем не выдавая того, что видит адъютанта, едва слышно произнес:

– Слушаю вас, Шауб.

– В столице все спокойно, мой фюрер.

Гитлер на мгновение замер, затем резко поднялся и прошелся вдоль окна. От Хорти не ускользнуло, что на благодушное сообщение Шауба фюрер отреагировал так, словно тот сообщил ему о массовом налете на Берлин авиации противника, подобно памятному даже ему, регенту Венгрии, налету на Швайнфурт[14].

– Вы уверены, Шауб, что там действительно все спокойно? У вас есть точные, надежные сведения?

– Вполне надежные сведения, – не расстался Шауб со своей привычкой отвечать, используя последние слова собеседника. – Ваш личный уполномоченный уже дважды просил связать его с вами. Но поскольку…

– Понятно, Шауб, понятно, – поспешно прервал его фюрер, явно опасаясь, чтобы тот не сболтнул чего-либо лишнего.

– Позаботились о том, чтобы накрыть стол?

– Он накрыт, мой фюрер, – доложил Шауб, вытянувшись так, словно докладывал о только что взятой его войсками вражеской столице. – И фрау Ева уже ждет вас.

Гитлер взглянул на адъютанта, как на городского сумасшедшего, но было уже поздно. Из-за болтливости Шауба регенту Венгрии стало ясно, почему концовка его беседы с фюрером проходила в какой-то странной нервозности и в конце концов была основательно скомкана. Только потому, что у фюрера намечалась встреча с любовницей! Как же это оскорбительно!

– Это не последняя наша встреча, господин регент, – вновь обратился фюрер к контр-адмиралу. – Но я должен быть уверен, что к разговору о ваших союзнических обязательствах возвращаться мы уже не должны. Они святы.

– Видите ли, господин Гитлер, Венгрия – маленькая страна, и наши военные, а также сугубо людские ресурсы… – в очередной раз попытался удариться в дипломатию адмирал, однако фюрер резко прервал его:

– Союзнические обязательства святы, господин регент. И я сумею убедить в этом каждого, кто осмелится усомниться в моем праве и моих возможностях убеждать. Они святы, господин Хорти! Все, я вас больше не задерживаю.

Пока Власов доставал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листик, руки его предательски дрожали. Заметив это, Скорцени взглянул в лицо генерала-перебежчика с презрительным сочувствием. Не хотел бы он оказаться в его шкуре.

– Это черновик. Здесь мои правки. Поэтому позвольте зачитать.

«Какой же он все-таки жалкий!» – все еще не мог успокоиться Скорцени, вглядываясь в худое, почти изможденное, лишенное всякого аристократизма, свойственного немецким генералам, пролетарское лицо Власова.

– Позволите? – неуверенно уточнил генерал.

Гиммлер как-то недоуменно пожал плечами и, кисловато улыбнувшись, кивнул.

Власов держал листик обеими руками, правая рука его дрожала значительно сильнее, и Скорцени показалось, что перебежчик пытается удерживать ее, сжимая кисть пальцами левой. Получалось, что листик он держал, словно Библию.

– Первое условие…

– Вы начинаете с условий? – поползли вверх брови Гиммлера.

– Я имел в виду условие создания и деятельности самого союза, – нервно уточнил Власов.

– Я просматривал эти записки, – вступился за него Гелен, – там имелось в виду именно то, о чем говорит генерал.

Власов признательно взглянул на руководителя «абвера-2» и продолжил:

– «Общерусский воинский союз», по нашему мнению, должны представлять весьма авторитетные среди русских военных генералы. Хотя бы такие, как Абрамов и Балабин. – Власов приподнял голову, и из-за листа, словно из-за бруствера окопа, посмотрел на Гиммлера.