– Ты-то как, Марина? – Зоя упрекнула себя в невнимательности, ведь не виделись долго.

Подруга до сих пор трудилась на очень сложной и ответственной работе. Она была директором детского дома инвалидов. В середине 90-х эта сфера пришла в окончательный упадок. Кому в это время были нужны дети, да еще инвалиды? Государственное финансирование просто издевалось над потребностями, этих сложных во всех отношениях учреждений. Такие директора, как Марина Викторовна, крутились как белки в колесе, стараясь правдами и неправдами выкроить хоть какие-нибудь внебюджетные средства, для того чтобы залатать очередную финансовую дыру.

– Да также плохо, как и ты. Наверное, воровать пойду или на паперть, если возьмет кто! Мне скоро детей кормить нечем будет, про лечение вообще молчу. Персонал не удержать, денег нет. Молодежь вон на рынки сбегает, спекулянты недоделанные. А такие как мы старперы, за идею бьемся, прости господи!

На следующий день Зоя Константиновна слегла. У нее жутко болела голова, в глазах время от времени темнело, слегка подташнивало. К вечеру терпеть головную боль не осталось сил, и женщина набрала телефонный номер дочери.

Буквально через час в квартире больной было достаточно тесно: дочь, сын, внучки и бригада скорой помощи. Осмотрев больную, врач поставил предварительный диагноз – гипертонический криз. Отвезли в больницу, в которой она провалялась около месяца. Диагноз подтвердился, плюс возраст, сердце и лечение затянулось. Помогали родные и близкие, навещали. Иногда по очереди, бывало вместе. Приходили подруги, близкие и старые, давно забытые, с которыми не виделись уже несколько лет. И она поправилась, такое внимание нельзя было обманывать, хочешь, не хочешь, нужно было вставать на ноги.

Зоя Константиновна не стала рассказывать детям свою историю. Не хотелось. Не хотелось по многим причинам, потому что здесь было все: наивность и доверчивость, граничащие с обыкновенной глупостью, слепой эгоизм, оставивший наследников без уникальной драгоценности, стыд и слабость…

Она тяжело все это переживала, но… пережила. После больницы, съездила на кладбище, попросила у родных прощения. Стала часто гулять, заходить к подругам и детям с внуками. Приезжала всегда без приглашений, неожиданно. Но видела: рады, любят. Рады совершенно искренне, и от этого становилось очень хорошо. От тепла семьи, осадок от пережитого обмана, потихоньку растворялся, уходил в забвение. Так прошло почти полгода, и казалось все позади. Но если бы так все и осталось, то это была бы не Зоя Константиновна!

После встречи с однополчанами, после воспоминаний о стойкости Петра Кузьмича, советских солдат и советского народа, она вдруг поймала себя на одной, четко сформулированной когда-то мысли: «Зло должно быть наказано. Наказано жестко и во чтобы то ни стало»!

Сидя на твердом, неудобном кресле электропоезда в метрополитене, женщина вспомнила пленных немцев, вернее одного единственного. Это было в 1945 году, за несколько месяцев до Победы. Первый Белорусский фронт проводил Восточно-Померанскую операцию[4]. Ее часть вела тяжелые бои по удержанию и расширению плацдарма на Одере.

Она хорошо помнила, как на большой скорости к месту расположения части примчалась запыленная машина с обломанными, обгоревшими бортами. В кузове находилось два раненых, наш и немецкий, оба тяжелых и оба без сознания.

Из кабины выскочил покрытый черной копотью, очень нервный человек, без знаков различия.

– Старший где? – нервно прокричал он, – кто главный?

– Старший лейтенант Блинов, – представился командир роты, – вы кто? Почему вы так нервничаете?