– В другой раз, – ответил на безмолвную мольбу Кошко. – Ну, что же, с Богом?

Все уже стояли на местах, оставалось дать сигнал передовой группе. И Аркадий Францевич, как в юные годы, свистнул в четыре пальца самым хулиганским манером.

А Кот этот свист услышал.

Мунька ругалась на кухне с кухаркой, потому как к приходу любовника ужин не поспел, купленные с утра булки отчего-то пахли плесенью, а со стола рухнул дорогой кофейник и утратил свой изящный носик. Кот в бархатном халате (подарок Муньки!) сидел в кресле и курил дорогую сигару. Он предвкушал горячую еду и пылкие объятия влюбленной кокотки.

Женщинам Гришка нравился – умел вести себя именно с такой наглостью, какая их покоряет наповал. Грубым он, естественно, не был, потому что незачем, но и нежностью никого не баловал – пусть радуются, что заполучили в постель такого опасного зверя. Тут они с Мунькой нашли общий язык. Она тоже была далека от сентиментальности. Силы и выносливости у обоих хватало.

Мунька в капоте пронзительно розового цвета как раз вошла в комнату, когда за окном прозвучал этот короткий и резкий свист.

– Дура! – крикнул Кот.

Это означало: к тебе приходили соседки, такие же шалавы, как и ты, и кто-то из них заложил меня легавым, потому что ты хвасталась новым любовником!

Он понимал, что все не так просто, но сорвать злость было необходимо.

– Дуся! – воскликнула обиженная Мунька.

– Вот те и дуся! Пусти, дура! Потом пришлю за шмотьем…

Поскольку ошарашенная Мунька встала в дверях столбом, Гришка отпихнул ее и, как был, в халате и домашних туфлях, пробежал через кухню к двери черного хода.

Свист мог быть всего лишь свистом – мальчишеским озорством или знаком для воров, забравшихся в пустую квартиру. Но у Кота за годы приключений выработалось чутье. Свист ровно в полночь ничего хорошего не обещал. Лучше смыться.

На лестнице черного хода Гришку, разумеется, ждали – и ниже Мунькиной квартиры, и выше, закрывая путь к спасительному чердаку. Кот, недолго думая, прыгнул вниз, сбил с ног трех агентов, опрокинул их и по телам проскочил к выходу.

Пули его не догнали.

Нужно пробиваться к Хитровке. Там спрячут!

Гришка понесся, что было духу, по утоптанному снегу, свернул за угол, пересек по диагонали часть двора, опять свернул и вдруг… шлепнулся на пузо. Тут же сверху навалилось двадцать пудов живого веса. Чья-то рука поднырнула, пережала горло. Руки мгновенно оказались вывернуты назад.

«Подножка, – подумал Кот, – просто подножка! Каким нужно быть дураком, чтобы не предусмотреть засаду во дворе…»

Когда его привели к осанистому господину, главному начальнику, он мрачно смотрел в пол и не отвечал на вопросы.

– Как знаешь, Котовский, – сказал этот начальник. – Считай, что твои московские гастроли завершились, не начавшись. Ксаверьев, Курочкин, тащите его в автомобиль, везите в Гнездниковский. Вы мне за него головой отвечаете! И там же оба останетесь сторожить. У этого господина дурная привычка убегать из самых надежных мест.

– Так в наручниках же, связан!..

– Не пререкаться! Яценко, где ты там?.. Поедешь с ними. Так оно надежнее будет. Скажи шоферу, пусть возвращается и встанет возле Утюга.

Утюгом называли приметный дом, встроенный в острый угол, образованный двумя переулками, Петропавловским и Певческим.

Котовского втащили в автомобиль, уложили на пол, сверху поставили четыре холодные подошвы. Ничего хорошего, однако, игра еще не кончена.

В Гнездниковском была для него приготовлена особая камера, но и в камере с Кота не сняли наручников. Он сел на топчан и настроился слушать. Примерно час спустя раздались возбужденные голоса – в Гнездниковский привезли часть пленников с Хитровки. Потом к Гришке зашел главный здешний начальник, уже без шапки и пальто.