Наоми негромко рассмеялась и повернула к нему голову.

– Келси уже взрослая. Не думаю, чтобы она была уж очень потрясена, даже если бы узнала, что я заполучила тебя в свою постель. – Она снова перевернулась и уселась на него верхом. – А ведь я заполучила тебя, Мо.

– Мне трудно с тобой спорить, тем более что сейчас вся моя кровь отхлынула от мозгов и прилила к другому месту. – Повинуясь старой привычке, он поднял руки и, скользнув пальцами по ее бокам, накрыл ладонями груди. – Ты с каждым днем становишься все красивее, Наоми. И с каждым годом.

– Просто к старости ты видишь все хуже и хуже.

– Только не тогда, когда гляжу на тебя.

Наоми почувствовала, как сердце ее тает, тает и поет.

– Господи, – прошептала она, – ты просто убиваешь меня своей сентиментальностью. Я смотрю на Келси и вижу, насколько сильно я изменилась. Это удивительно – видеть ее, чувствовать ее рядом, пусть и ненадолго. – Наоми рассмеялась и отбросила волосы назад. – Я слишком самонадеянна, чтобы, поглядев на нее, обращаться к зеркалу. Что я там вижу? Одни эти чертовы морщины!

– Каждая чертова морщина сводит меня с ума.

– Быть молодой и привлекательной – когда-то это слишком много для меня значило. Это было как сверхзадача… нет, как высший долг, священная обязанность, великая миссия. На протяжении нескольких лет это не значило для меня ровно ничего. А потом появился ты… – Наоми с улыбкой наклонилась вперед, чтобы коснуться губами его лица. – И ты заявляешь, что тебе нравятся мои морщины.

Вместо ответа Моисей положил руки на плечи Наоми и крепче прижал к себе. Отвечая на поцелуй, он приподнял бедра Наоми и сжал ее так, чтобы войти в нее сильно и глубоко. Ее спина прогнулась назад, с губ сорвался короткий, гортанный стон, и Моисей задвигался медленно, неторопливо, удерживая Наоми и заставляя ее подлаживаться под заданный ритм, чтобы продлить удовольствие для обоих.

Приглушенное поскрипывание старой кровати и негромкие, с придыханием, стоны и страстный шепот были хорошо слышны в коридоре, и Келси остановилась как вкопанная у дверей своей комнаты, держа в одной руке книгу, а в другой – чашку с чаем, ради которой она и спускалась в кухню.

Ей ни разу не приходилось слышать, как отец и Кендис занимаются любовью по ночам. Должно быть, они были слишком сдержанны или слишком хорошо воспитаны, чтобы тревожить своей страстью чужой сон. В звуках же, которые достигали ее слуха, не было ни намека на сдержанность и приличия. Если их что и заглушало, так это дверь в спальню Наоми, которая – Келси была в этом почти уверена – оказалась закрыта лишь по чистой случайности.

Ей пришлось напомнить себе, что подслушивать в коридоре также не является приличным занятием, и, с трудом совладав с дверной ручкой и пролив чай, она поспешно юркнула к себе в спальню.

Моя мать, подумала Келси, раздираемая десятком противоречивых чувств. Моя мать и Гейб Слейтер, кто же еще? Чувства, которые рождало в ее душе присутствие этого типа за закрытой дверью Наоми, она даже не решилась бы определить.

Едва войдя в спальню, Келси привалилась к двери спиной. Ситуация выглядела настолько абсурдной, что ей даже захотелось смеяться: одна взрослая женщина до глубины души смущена тем обстоятельством, что другая взрослая женщина, которая по стечению обстоятельств является ее матерью, оказывается, еще живет активной половой жизнью.

Но сама ситуация, равно как и ее собственная болезненная реакция на происходящее, была вовсе не по душе Келси. Читать и пить чай ей расхотелось, и она отставила чашку и отложила книгу. Темный весенний сад за окном стоял неподвижно, весь посеребренный луной. «Как романтично, – подумала Келси, прислоняясь лбом к прохладному стеклу. – Как таинственно и красиво. Не только сад, но и вся ферма «Три ивы».