Из нижнего этажа она поднялась на второй этаж, в съемочный павильон. Расчет ее был прост и основывался на том, что в большом открытом пространстве (фанерные перегородки не в счет) она сможет услышать что-то интересное и полезное. В лабораторию или в чей-то кабинет просто так, без приглашения, не сунешься, а вот пройтись по павильону, якобы в поисках потерянной сережки, можно. Правдоподобия ради Вера вытащила сережку из левого уха и спрятала ее в сумочку. Войдя в большой павильон, она увидела, что сотрудники, разбившись на несколько групп, оживленно обсуждают случившееся.

Не то появление в ателье вместе с Ханжонковым сделало Веру «своей», несмотря на то что познакомил ее Александр Алексеевич только с Бачмановым и Сиверским, не то трагедия возбудила людей настолько, что им было все равно, кому выговариваться, лишь бы только выговориться, но уже в ближайшей группе нашелся мужчина средних лет и приятной наружности, который принялся обстоятельно рассказывать Вере про Корниеловского. Вере даже спрашивать ничего не пришлось. Встретившись с ней взглядами, мужчина заговорщицки округлил глаза и спросил:

– Слышали уже?! Про Валентина Николаевича-то?!

Вопрос был немного странным – кто, скажите на милость, не слышал? Все только об этом и говорят. Но Вера, вежливо улыбнувшись, ответила:

– Слышала, но ничего не поняла.

Сделала паузу, взмахнула ресницами, стараясь, чтобы вышло пленительно, и призналась с несколько виноватым видом, будто признавалась в чем-то постыдном:

– Я первый день в ателье, мало с кем знакома.

– Ваше счастье! – воскликнул собеседник. – Вам несказанно повезло! Благодарите судьбу! Благодарите!

Вера не сильно удивилась. Чего-то такого, странного, она и ожидала. Киноателье, это же, в сущности, тот же театр, то же капище Мельпомены (не при тете Лене будь сказано – убьет!), а в этих капищах каких только чудаков не встретишь. Вера на всю жизнь запомнила, как лет пять тому назад в гримерных Малого театра, когда она пришла туда к тете Лене по делу, на нее набросился актер Айдаров-Вишневский. Выскочил из-за угла, замахнулся огромным бутафорским кинжалом (поди разбери с первого взгляда, да еще и в полумраке, что он деревянный, ненастоящий) и зарычал страшным голосом: «Умр-р-ри невер-р-рная!» Вера со страху упала в обморок. После того как тетя Лена привела ее в чувство при помощи нюхательных солей, Айдаров приходил просить прощения. Объяснял, что репетировал и немного увлекся. Ничего себе «немного», так и заикой припадочной недолго сделаться, но Вера Айдарова простила, а назавтра в гимназии рассказала по секрету подругам, как «один мужчина» хотел убить ее кинжалом из ревности. О подробностях, начиная с того, что дело было за театральными кулисами, и заканчивая тем, что кинжал был бутафорский, умолчала. Подробности не нужны, они только портят впечатление. Но когда Полинька Рогозинникова потребовала забожиться на образ, Вера сделала это без колебаний. Истинную же правду сказала, все так и было. Подруги обзавидовались и зауважали Веру пуще прежнего. Их любовные драмы не шли дальше манкирования свиданием, а тут такие поистине роковые страсти – ревность, кинжал…

– Благодарите судьбу за то, что она свела меня с вами! Позвольте представиться, Петр Петрович Аркадин-Чарский, актер больших и малых погорелых театров! Когда тройка, когда семерка, а когда и туз – это уж как амплуа ляжет.

Собеседник по-военному щелкнул каблуками, а затем изобразил полупоклон. На Веру пахнуло спиртным духом.

– Аркадин-Чарский?! – недоверчиво переспросила Вера.

Она не раз видела Аркадина-Чарского на экране, но стоявший перед ней невысокий курносый блондин с простым, ничем не примечательным лицом нисколько не походил ни на рокового соблазнителя, ни на демонического тирана, ни на сурового полководца. Иначе говоря, совершенно не вписывался в амплуа Аркадина-Чарского.