– Но ведь мистер Гордон твой дедушка, верно? Значит, ты вырос здесь? Или приезжал к нему на лето?

– Да, но большую часть этого времени я провел в школе-интернате. Я учился в Харроу[5], как и Саксон Грейвсдаун, – с гордостью заявляет он. – Потом в Кембридже, а затем сразу переехал в Лондон и начал работать в «Джессоп филдс». Поэтому нельзя сказать, что я здесь вырос, ведь так долго жил в других местах, – уклоняется он от ответа, прикрывая связь с Касл-Ноллом подробностями своего привилегированного образования.

Я вспоминаю свое детство, лондонское насквозь. По выходным мы с мамой болтались по станциям метро, как металлические шарики в пинболе. Я всегда считала, что у людей, выросших в сельской местности, есть корни, но, услышав, как Оливер отнекивается от связей с Касл-Ноллом, понимаю, что это у меня есть корни. И от этого почему-то моментально смягчаюсь. Пусть мое нищее детство и было нетрадиционным, но, по крайней мере, счастливым. Однако при мысли о доме в Челси я снова начинаю волноваться… А вдруг Эльва знает то, чего не знаю я? Эта мысль меня душит.

– Ты совсем не чувствуешь своей связи с Касл-Ноллом? – спрашиваю я, не пытаясь скрыть удивления. – Неужели в детстве ты не лазил по развалинам замка и не катался на паровозе, взяв с собой бутерброды?

Оливер лишь пожимает плечами.

– По-моему, это грустно, – замечаю я.

– Это потому, что ты не росла в маленьком городке. Тебе Касл-Нолл кажется удивительным местом, но жизнь здесь скучная. Я предпочитаю жить в другом месте.

– Скучают только скучные люди, – возражаю я, это одно из любимых маминых изречений. – Но не волнуйся, если у тебя было скучное детство, я создам тебе новое, поинтереснее. – Я умолкаю, осматривая пейзаж в поисках вдохновения и намереваясь всерьез его раззадорить. – Вон на том холме в восемь лет ты сломал запястье, упав с велосипеда. А в той школе, – указываю на здание вдали, – впервые поцеловался на дискотеке после восьмого класса, пока ждал, когда за тобой приедет мама.

– Это не моя школа, – напряженно произносит Оливер. – Я же сказал, что учился в школе-пансионе.

Он раздражен, но таким мне нравится больше – его раздражение по крайней мере выглядит настоящим.

– А вон там, – указываю я на уставленное туристическими палатками поле, – ты потерял девственность тем летом, когда приехал домой после первого курса Кембриджа. Немного поздновато, но ничего. Думаю, во всем виноваты комиксы – они отобрали у тебя пару лет, пока ты не вылез из раковины.

– Ты закончила? – огрызается Оливер.

Моя улыбка становится шире, и я вскидываю голову.

– Пока да.

Закрываю глаза, и сквозь веки просачивается красно-золотистый свет.

Пятнадцать минут спустя машина Оливера съезжает с дороги в челюсти внушительных ворот. Белая гравийная дорожка яркой полосой делит пополам лужайку и убегает далеко вперед, так что дома тети Фрэнсис пока не видно.

Мы делаем плавный поворот, и наконец за темно-зелеными кипарисами и островками стриженой живой изгороди появляется Грейвсдаун-холл. Здание из песчаника выглядит солидно и мрачновато, даже под ярким августовским солнцем. Элегантные окна на трех этажах сверкают на солнце. Судя по грандиозному фасаду, дом явно тянется вглубь. С одной стороны дорожки одинокий садовник подстригает длинную волнистую изгородь. Сделан сад со вкусом, но мне немного жутковато. Мы останавливаемся на кругу перед крыльцом, неподалеку стоит только одна машина – раритетный «Роллс-Ройс» с открытым капотом, словно кто-то копался в моторе, но внезапно убежал по делам.

Мы с Оливером на секунду застываем перед высокими дубовыми дверьми, и я провожу рукой по резьбе. Виноградные лозы, ветви и замысловатые завитки сплетаются в единое целое, и я как будто падаю в лабиринт. Нервничаю из-за того, что наконец-то встречусь с загадочной двоюродной бабушкой, внезапно вызвавшей меня через двадцать пять лет после моего рождения. Но эта нервозность похожа на ожидание результатов собеседования, на котором, как тебе кажется, ты очень хорошо себя показала.