Я вновь начала раздражаться, при этом понимая, что слишком труслива для того, чтобы выйти на открытый конфликт и обвинить спутника во лжи, неуважении и грязных махинациях. Ведь можно было согласиться на такси и не позорить меня перед случайными свидетелями. Можно было отделаться двумя-тремя вежливыми фразами и не гипнотизировать старушку. Можно было...

Можно!

Но ему, видите ли, виднее.

- Ольга Андреевна, - двери лифта распахнулись, выпуская нас на небольшую площадку перед квартирами, когда Самаэль вновь заговорил. - Мне больше трех тысяч лет. Поверьте, я знаю, что делаю.

- Зачем вы мне это говорите? - я старалась говорить ровно, но всё равно не смогла скрыть осуждение.

- Затем, чтобы вы успокоились и прекратили полыхать негодованием, - на губах спутника заиграла неприязненная усмешка. - Я вижу, но в ином спектре, недоступном человеческому глазу. И поверьте, ваши эмоции на эту секунду - не самое привлекательное зрелище. Рекомендую принять ванну.

Рекомендует он!

Фыркнув, вынула из сумки ключи и, открыв дверь, не сдержалась - крикнула с порога.

- Мам, я пришла! Со мной коллега. Я в ванну, а вы знакомьтесь!

И, скинув обувь, сбежала в душ. Будь что будет! И даже если он загипнотизирует и её, то я просто не хочу на это смотреть - противно. И ещё противнее осознавать, что я бессильна сделать что-либо против.

Какая же я трусиха...

С некоторым ожесточением намыливая тело, я заставляла себя не думать о том, что сейчас может происходить за дверью. Я очень любила свою маму. Иногда очень хотела съехать, уставая от её порой чересчур навязчивой опеки, порой показывала характер, который по словам мамы достался мне от отца, как и блеклая внешность, но всегда понимала, что ближе мамы для меня никого нет. Отца я не видела. Никогда. Когда была маленькой, часто спрашивала, где папа, в ответ получая "в командировке", но уже лет в десять узнала правду, которая звучало не слишком приятно.

Не сложилось.

Два таких простых, но вместе с этим сложных слова. Их смысл я поняла ещё позднее, когда сама вошла в возраст, в котором начинают интересоваться противоположным полом.

И это отвратительное "не сложилось" начало преследовать и меня...

У мамы хотя бы я "сложилась", а у меня даже гипотетической надежды на ребенка не было. И не сказать, что я его так уж сильно хотела, но порой накатывало, и я задумывалась - а что дальше?

Мне двадцать четыре, я живу с мамой, у меня нет ни работы, ни парня, ни особых перспектив. Наверняка всё то же самое будет и в тридцать, и в тридцать пять, и в сорок... А что будет в пятьдесят, когда мамы не станет? Заведу кошку?

Мочалка замерла на полпути, и я всхлипнула, судорожно обняв себя руками, словно это могло хоть как-то помочь. Почему-то именно в эту секунду я остро почувствовала собственную никчемность.

Никто. Серость. Посредственность...

Убогость.

А теперь ещё и эта работа в аду! Зачем я подписала этот контракт? Чем я вообще думала? У меня нет необходимых знаний, я ни разу не видела демона, я понятия не имею, как они должны работать и какие документы обязаны иметь! Да даже если и будут все документы - как понять, что сотрудник выполняет свои обязанности с должным рвением? Я не знаю. Ничего не знаю.

Ни-че-го.

Прохладные капли воды, остудив разгоряченную кожу, показались мне острыми иглами, больно ранящими кожу. Неприятный озноб, охвативший тело, норовил пробраться под кожу, захватить мысли и поселиться в голове. Думы, одна безрадостней другой. Отчаяние. Безысходность. Меня захлестнула такая всепоглощающая усталость, что захотелось лечь прямо здесь и больше никогда не вставать...