В зависимости от того, какая из сторон универсальной дихотомии определений «социального» признавалась, прямо или имплицитно, изначально или в конечном счете «решающей», определяющей, активной, ее противоположность оказывалась в функции эффекта, непрерывно возникающего или материализованного результата‚ опосредования, либо одной из форм проявления общественного кризиса, порождаемого и разрешаемого законосообразным метаморфозом «существенной» или «первичной» стороны. Структура именно этого метаморфоза и обнаруживающего его комплекса отношений собственно и оказывалась генетической структурой социокультурного процесса, становящейся, в свою очередь, предметом историко-культурологического исследования, источником последующих идейных синтезов и политически влиятельных идеологических доктрин.

Дихотомически расчлененный мир человека оказывался бесконечно многообразным в обнаружении, градациях и неуловимой иерархии своей качественной – и всегда, в конечном счете, полярной определенности: строения и изменения, структуры и действия, идеального и материального, природного и антропогенного, мирского и религиозного, традиционного и современного, общинного и общественного, элитарного и массового, иррационального и рационального, экономического и политического, этнокультурного и классового, локального и глобального, интересов и ценностей, свободы и власти, и т. д., и т. п. В том случае, когда одна из сторон дихотомической картины социального мира характеризовалась как «небытие», теория пыталась обнаружить основания, условия и способ осуществления «бытия» феномена «социального». Если исходное состояние совместной жизнедеятельности людей определялось как «хаос», то теоретическое сознание искало причины и пути его исторического преобразования в «космос» человеческих отношений и его рационализации, пытаясь решить проблему того, «как возможно общество». Если же, напротив, предполагалось изначальное существование некоего миропорядка и его определяющей роли в делах человеческих, косвенным свидетельством чего становились, в том числе, целесообразность разумных действий и эмпирического поведения людей, то предметом и проблемой общественно-теоретического сознания оказывались не менее очевидные стихийность и, в конечном счете, иррациональность устройства наполненного страданием мира человека. Осмысление этой проблематики не могло быть теоретически удовлетворительным, оставаясь лишь в пределах выяснения конкретных причин и исторических условий периодических нарушений предустановленной или естественно сложившейся относительной гармонии общественного жизнеустройства. В центре предполагающих его размышлений, в конечном счете, всегда оказывалась неизменная и, в этом контексте, парадоксальная связь регулярных социальных потрясений, с одной стороны, и сообразной замыслу Творца или природы, наделивших человека волей и разумом, очевидно целерациональной организацией совместной жизнедеятельности людей, с другой. Изначально исполненное дуализма теоретическое исследование дихотомического строения и движения феномена «социального» вновь и вновь оказывалось перед необходимостью интеллектуального разрешения ключевых проблем социальной организации и ее объяснения: почему и каким образом осмысленные и целесообразные совместные действия людей с неумолимостью не знающего исключений естественного закона ведут к результатам, в конечном счете, неизменно противоположным их намерениям? Чем и как объяснить то, что безбрежная стихия отношений мира человека, поглощая и неуклонно обессмысливая эти действия, обнаруживает очертания некоего имманентного ей порядка? Каковы место и роль самого человека в этом порядке и процессе его изменения? Что есть человек в контексте его мира, какова их связь и как она постижима?