Человек, очевидно, имеет потребность в смысле жизни. Даже те самоубийцы, о которых так много пишет Камю, своим самоубийством доказывают значение и власть этой потребности в жизни человека. Самоубийство, действительно, представляет собой некое «признание», но Камю, на наш взгляд, недостаточно полно его расшифровывает. Полностью оно звучит примерно так: «Я смысла жизни не нашел (или -имел, но потерял), я не вижу (больше) в жизни смысла и отчаялся его обрести, а без него жить мне невыносимо». Камю желал бы игнорировать эти последние слова, но они звучат независимо от его желания, и они являются самыми главными, в них суть.

Не из сознания отсутствия смысла жизни приходит человек к самоубийству, как верно подчеркивает Камю, – никакой связи здесь еще нет, самоубийство является следствием невыносимости жизни без смысла, – вот чего он не хочет видеть. Смысл жизни, повторим еще раз, является не просто неким «желанием» человека, не прихотью и заманчивой перспективой он является, смысл жизни есть именно потребность в точном значении этого слова. Потребность есть то, что насущно, то, что существенно необходимо, без чего жизнь человека, по меньшей мере, терпит серьезный ущерб или вовсе невозможна.

Оттого, что смысл жизни относится к числу духовных потребностей, он не делается менее важным, чем телесная потребность в еде или душевная потребность в общении с себе подобными. Более тонкие механизмы проявления духовных потребностей в сравнении с телесными и даже душевными не отменяют огромного их значения для жизни человека и опасности, связанной с их неудовлетворенностью. И вот наличие настоящей потребности в смысле жизни является опровержением и позиции Камю, и всех прочих скептиков и агностиков. Если у человека есть потребность в смысле жизни, то этот смысл можно найти.

Тем и отличается потребность от простого пожелания: не всякая прихоть может быть удовлетворена, не всякая фантазия имеет реальный эквивалент, а вот предмет всякой потребности есть. Иногда, может быть, не удается найти еды, чтобы удовлетворить соответствующую телесную потребность, человек может умереть от голода, но это не отменяет того факта, что в мире еда есть. Человек может не иметь смысла жизни, может не найти его, человек может даже погибнуть, не найдя его, но все это не отменяет того факта, что смысл жизни бывает, что он есть, и найти его в принципе можно.

Если формулировать точно, это означает, что смысл жизни именно есть, он есть независимо от того, знает ли о нем человек, понимает ли человек смысл своей жизни. Разница есть в экзистенциальном плане: понимание или непонимание человеком смысла своей жизни существенно определяет экзистенцию человека в самом ее истоке. Стоит, видимо, различать этот экзистенциальный смысл жизни, который означает осмысленность человеком своей жизни и который можно иметь или не иметь, и объективный смысл жизни, который не мы в нее вкладываем, но который может быть усмотрен и понят нами, который способен обогатить нас, наполнив собой нашу экзистенцию.

Этот объективно существующий смысл жизни является условием возможности всякого субъективного смысла: ибо «спрашивать о смысле -значит задаваться вопросом о безусловном значении чего-либо, т.е. о таком значении, которое не зависит от чьего-либо субъективного усмотрения, от произвола какой-либо индивидуальной мысли»