Третий раз за этот день – долгий, долгий день – Кей Макколл подошла к телефону.

На этот раз она пошла дальше, чем в двух первых случаях; на этот раз подождала, пока на другом конце провода снимут трубку и сочный голос ирландского копа произнесет: «Полицейский участок на Шестой улице, сержант О’Бэннон. Чем я могу вам помочь?» – а уж потом положила трубку.

– Все у тебя получается. Господи, да. К восьмому или девятому разу ты соберешься с духом и назовешь ему свое имя.

Она прошла на кухню и налила себе виски с содовой (виски – капельку, содовой – остальное), хотя знала, что после дарвона 52 употреблять спиртное не рекомендуется. Она вспомнила строчки из песни, которую частенько распевали в студенческих кофейнях ее молодости: «Голову виски залей, джином наполни живот, доктор мне скажет – помрешь, знать бы только – когда», – и весело расхохоталась. За стойкой бара висело зеркало. Кей глянула на свое отражение и разом перестала смеяться.

Кто эта женщина?

Один глаз чуть ли не полностью заплыл.

Кто эта избитая женщина?

Нос того же цвета, что и у пьяницы, который тридцать или больше лет посещал злачные места, да еще и распухший до безобразия.

Кто эта избитая женщина, которая выглядит точно так же, как те женщины, которые все-таки добредают до шелтера 53(если они достаточно напуганы, или достаточно храбры, или просто в ярости), решив бросить мужчину, избивающего ее из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год?

Зигзагообразный порез на щеке.

Кто она, дорогуша Кей?

Одна рука на перевязи.

Кто? Это ты? Неужели это ты?

– Это она… мисс Америка, – пропела Кей, и ей хотелось, чтобы голос звучал грубо и цинично, но он дал петуха на седьмом слоге и сломался на восьмом. И не грубый это был голос, а испуганный. О чем Кей прекрасно знала. Ей приходилось пугаться раньше, а потом удавалось преодолеть страх. Но она чувствовала, что на сей раз преодоление потребует очень много времени.

В маленькой палате, примыкающей к приемному отделению больницы «Сестры милосердия», которая находилась в полумиле от дома Кей, ею занимался молодой и симпатичный доктор. При других обстоятельствах она могла бы от нечего делать (или с куда большей заинтересованностью) подумать о том, чтобы пригласить его домой на первоклассный секс-курс. Но в тот момент сексуального возбуждения не испытывала. Боль не способствовала сексуальному возбуждению. Как и страх.

Фамилия его была Геффин, и плевать она хотела на его пристальный взгляд. Он прошелся к раковине с белым бумажным стаканчиком, наполовину наполнил его водой, поставил на стол, достал из ящика стола пачку сигарет, предложил Кей.

Она взяла одну, и он дал ей прикурить. Ему пришлось секунду-другую гоняться огоньком спички за кончиком сигареты, потому что рука ее дрожала. Спичку он бросил в стаканчик с водой. Зашипев, она погасла.

– Прекрасная привычка, так?

– Оральная фиксация 54, – ответила Кей.

Он кивнул, последовала долгая пауза. Врач продолжал смотреть на нее. У нее сложилось впечатление, что он ждал, когда же она заплачет, и ее это разозлило, потому что слезы уже подступали к глазам. Она терпеть не могла, когда кто-то, тем более мужчина, предугадывает ее эмоциональную реакцию.

– Бойфренд? – наконец спросил он.

– Я бы предпочла об этом не говорить.

– Что ж. – Он курил и смотрел на нее.

– Ваша мама не говорила вам, что это невежливо – таращиться на людей?

Она хотела задать вопрос с вызовом, но прозвучал он как мольба: перестаньте на меня смотреть, я знаю, как выгляжу, я видела. За этой мыслью последовала другая – она подозревала, что с ее подругой Беверли такое случалось не единожды, и наибольший вред кулаки мужчины причиняли как раз не телу, вызывая, если можно так сказать, внутридушевное кровотечение. Она знала, как выглядит, да. Хуже того – знала, что чувствует. Она боялась. А страх – отвратительное чувство.