Бургеры они смели и теперь сидели, курили, наблюдая, как на заднем дворе Майка темнота начинает проступать из сумерек. Билл достал бумажник, вытащил чью-то визитку и написал на обратной стороне предложение, которое не давало ему покоя с того самого момента, как он увидел Сильвера в витрине магазина «Подержанная роза, поношенная одежда». Показал Майку, который внимательно прочитал и поджал губы.

– Тебе это что-нибудь говорит? – спросил Билл.

– «Через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет». – Майк кивнул. – Да, говорит.

– Тогда скажи мне. Или ты собираешься вновь п-п-предложить додуматься самому?

– Нет, – ответил Майк, – думаю, в этом случае я могу тебе сказать. Это скороговорка. Используется как упражнение для шепелявых и заик. Тем летом твоя мать пыталась научить тебя выговаривать ее. Летом 1958 года. Ты частенько ходил и бормотал эту скороговорку себе под нос.

– Правда? – спросил Билл, а потом медленно сам же и ответил: – Да, ходил.

– Должно быть, ты очень хотел ее порадовать.

Билл, который вдруг почувствовал, что сейчас заплачет, только кивнул. Ответить не решился.

– У тебя ничего не вышло, – продолжил Майк. – Я это помню. Ты чертовски старался, но все равно язык тебя не слушался.

– Но я произнес эту фразу, – ответил Билл. – Как минимум один раз.

– Когда?

Билл с такой силой грохнул кулаком по столу, что заболела рука.

– Не помню! – выкрикнул он. И повторил снова, уже спокойно: – Просто не помню!

Майк Хэнлон обзвонил всех 28 мая, а на следующий день Генри Бауэрс начал слышать голоса. Они разговаривали с ним весь день. Какое-то время Генри думал, что они доносятся с луны. Ближе к вечеру, оторвавшись от грядки, которую пропалывал на огороде, он увидел луну в синем дневном небе, бледную и маленькую. Луну-призрак.

Потому, собственно, он и поверил, что с ним говорит луна. Только луна-призрак могла говорить голосами-призраками – голосами его давних друзей и голосами маленьких детей, которые играли в Пустоши давным-давно. Этими голосами – и еще одним… который он не решался назвать.

Первым с ним заговорил с луны Виктор Крисс. «Они возвращаются, Генри. Они все, чел. Они возвращаются в Дерри».

Потом с ним заговорил Рыгало Хаггинс, возможно, с обратной стороны луны. «Ты – единственный, Генри. Единственный из нас, кто остался. Ты должен сделать их, Генри. Ты должен сделать их ради меня и Вика. Маленькие дети не могут взять над нами верх. Я же однажды так здорово ударил по мячу на площадке у гаража Трекеров, и Тони Трекер сказал, что такой мяч улетел бы и за пределы стадиона «Янкиз».

Он пропалывал грядку, глядя на луну-призрак, а через какое-то время пришел Фогерти и врезал ему по шее, уложив лицом в землю.

– Ты выпалываешь горох вместе с сорняками, козел.

Генри встал, смахнул землю с лица, вытряс из волос. Перед ним стоял Фогерти, крупный мужчина в белой куртке и белых штанах, с выпирающим вперед животом. Охранникам (в «Джунипер-Хилл» они назывались «защитниками») запрещалось носить дубинки, поэтому некоторые из них – хуже всех были Фогерти, Адлер и Кунц – носили в карманах валики четвертаков. Этими валиками они всегда били по одному месту – сзади по шее. Четвертаки никто не запрещал. Четвертаки не считались смертоносным орудием в «Джунипер-Хилл», психиатрической лечебнице, расположенной на окраине Огасты 51, рядом с административной границей города Сидней.

– Сожалею, что так вышло, мистер Фогерти, – ответил Генри и широко улыбнулся, продемонстрировав щербатые и прореженные желтые зубы. Выглядели они как забор из штакетника у брошенного дома. Зубы Генри начал терять лет в четырнадцать.