И теперь, наблюдая, как маленький и какой-то нелепый автобус «Мерседес» уезжает все дальше и дальше от остановки, Эдди задался вопросом, а что же он все-таки тут делает, стоя на занюханном перекрестке занюханного городка в пятистах милях от Майры, которая, несомненно, тревожится до слез, не зная, что с ним. В это самое мгновение у него вдруг закружилась голова, он коснулся кармана пиджака, вспомнил, что оставил драмамин в номере отеля вместе со всеми прочими лекарствами. Аспирин, впрочем, был при нем. Он не выходил из дома без аспирина, точно так же, как не выходил без штанов. Эдди всухую проглотил две таблетки и зашагал по Канзас-стрит, думая, что может пойти в публичную библиотеку или хотя бы повернуть на Костелло-авеню. Небо начало проясняться, и у Эдди даже мелькнула мысль дошагать до Западного Бродвея, полюбоваться тамошними старинными викторианскими особняками, которые высились только в двух действительно красивых жилых кварталах Дерри. Подростком он иной раз так и поступал – просто проходил по Западному Бродвею, как бы по делу, вроде бы направляясь куда-то еще. Неподалеку от угла Уитчем-стрит и Западного Бродвея стоял дом Мюллеров, из красного кирпича, с башенками по углам, за зеленой изгородью. Мюллеры держали садовника, который всегда подозрительно смотрел на Эдди, пока тот проходил мимо.

Помнил Эдди и дом Боуи, через четыре дома от Мюллеров, по той же стороне. Он полагал, что это одна из причин, по которым Грета Боуи и Салли Мюллер были такими закадычными подружками в начальной школе. С зеленой крышей, тоже с башенками, но не с квадратным верхом, как у Мюллеров, а с забавными конусами, которые казались Эдди шутовскими колпаками. Летом на боковой лужайке всегда стояла садовая мебель: стол под большим желтым зонтом, плетеные кресла, меж двух деревьев висел гамак. И за домом всегда играли в крокет. Эдди это знал, хотя его никогда не приглашали в дом Греты, чтобы сыграть в крокет. Шагая по Западному Бродвею (будто куда-то направляясь), Эдди иногда слышал звуки ударов по шару, смех, стоны, когда чей-то шар «отлетал в сторону». Однажды даже увидел Грету, со стаканом лимонада в одной руке и крокетным молотком в другой, стройную и неописуемо красивую (даже обожженные солнцем плечи казались неописуемо красивыми тогда девятилетнему Эдди Каспбрэку), идущую за своим шаром, который «отлетел в сторону» – после удара отрикошетил от дерева, и Грета появилась в поле зрения Эдди.

Он даже немного влюбился в нее в тот день – в сверкающие светлые волосы, падающие на плечи ее платья-шортов небесно-синего цвета. Грета огляделась, и на мгновение он подумал, что она его увидела, но оказалось, что нет: когда он нерешительно вскинул руку в приветствии, она не помахала в ответ, а только ударила по шару и побежала следом за дом. Эдди зашагал дальше, не обижаясь на оставшееся без ответа приветствие (он искренне верил, что она его не заметила) или на то, что она никогда не приглашала его поучаствовать в субботней игре в крокет: с какой стати такой красотке, как Грета Боуи, приглашать такого мальчишку, как он? Узкогрудого, астматика, с лицом, похожим на морду утонувшей водяной крысы.

«Да, – думал Эдди, бесцельно шагая по Канзас-стрит, – надо бы мне пойти на Западный Бродвей, вновь глянуть на все эти дома… Мюллеров, Боуи, доктора Хоула, Трекеров…»

Тут его мысли резко оборвались, потому что (помяни черта – вмиг явится) он стоял перед гаражом для грузовиков братьев Трекеров.

– Все еще здесь, – вырвалось у Эдди, и он рассмеялся. – Сукин кот!

Дом на Западном Бродвее, принадлежавший братьям Филу и Тони Трекерам, убежденным холостякам, был, пожалуй, самым красивым из всех особняков на этой улице: белоснежный, с зелеными лужайками, большими клумбами (разумеется, изящно вписанными в ландшафт), которые цвели всю весну и лето. Подъездную дорожку каждую осень заливали гудроном, поэтому она всегда оставалась черной, как темное зеркало, зеленая черепица на многочисленных скатах крыши цветом почти не отличалась от травы лужайки, и люди иногда останавливались, чтобы сфотографировать сводчатые окна, старинные и запоминающиеся.