хотя деду полагалось использовать коня

только для медицинской надобности,

но конь об этом явно не догадывался,

а вот дедов заклятый друг, сельсоветчик Сыродеев,

прекрасно знал и часто сигнализировал куда надо.

Конь у Степановых был самый что ни на есть обычный,

гнедой масти, рабоче-крестьянской породы,

спал в хлеву с коровой и курино-петушиной командой,

в еде был неприхотлив и довольствовался малым.

Степанов хорошо помнил его бархатистую кожу,

масляно блестевшую на закатном солнце —

дед сажал голозадого внука на конский круп,

малыш заливисто верещал что-то своё, радостное,

а конь терпеливо ходил по кругу и шумно фыркал.

Лошади вообще-то существа пугливые,

с тонкой душевной организацией,

хотя испуг их вполне предсказуем —

одинаково нервируют их шумные собаки

и молчаливые лесные волки,

от которых однажды зимой на санях по снегу

пришлось удирать деду и внуку Степановым,

приехавшим в сосновый бор то ли за ёлкой,

то ли по какой-то другой надобности.

Дед отчаянно матерился и пел свою любимую:

– Когда б име-е-ел златые горы…

Конь храпел и нёсся по рыхлой колее,

ошалело выкатив огромные от страха глаза,

неразговорчивые волки висели на хвосте у саней,

а подслеповатый внучок знай себе веселился,

приняв стаю хищников за игривых собачек.

С чужими собаками у юного Степанова

всегда были сложные отношения – а потом тем более,

поскольку своей псины во дворе

дед с бабкой отродясь не держали, дед не любил.

Деревенские псы дружелюбием как-то не отличались.

а вот цыганские волкодавы чужих рвали на куски.

Сам Степанов цыган не боялся,

он привык к ним с детства —

в соседней деревне стоял из года в год

самый настоящий цыганский табор,

который бабка-акушерка часто патронировала.

Заносчивые мужчины работали пастухами в колхозе,

горластые женщины вели домашнее хозяйство,

цыганята промышляли мелким воровством,

но к маленькому докторёнку не задирались,

защищая от злобных цыганских собак.

Любой конь вызывал у цыганят искреннее уважение,

они липли к фельдшерскому, как мухи на мёд,

гладили, что-то ласково бормоча на конском языке —

было заметно, что коню это очень приятно,

он влажно и стыдливо косил большим глазом,

его возбуждение было ощутимо физически,

он долго потом не мог успокоиться.

Конская склонность входить в раж с пол-оборота

сыграла однажды злую службу его хозяевам.

Вверху – примерно так и выглядели в 60-е наши поездки на телеге по хуторам. Внизу – мои бабушка Вера Ивановна и дед Алексей Игнатьевич, 1977 г. Фото из архива автора

Как-то на самом исходе дождливого лета

дед с бабушкой поехали на вызов в дальнее село,

оставив внука и внучку бабушкиной матери.

Аксинья Дмитриевна зятя своего не любила,

ожидая от него неприятностей для дочери,

в тот грозовой августовский вечер

она вдруг разложила пасьянс один раз, другой,

а потом заголосила, как по мёртвому:

– Убил он, убил доченьку мою!

Внуки уставились на старуху, раскрыв рты,

и тут на улице раскатисто ударил гром,

за окнами вспыхнула бледным светом молния,

все услышали знакомое ржание,

гурьбой кинулись во двор —

конь стоял у дверей хлева нерассупоненый,

с обрывками упряжи на спине и на боках,

судорожно храпел и бил землю копытом.

– Господи! Убил наконец-то, дьявол поганый! —

голосила сухонькая Аксинья Дмитриевна,

стоя на крыльце и потрясая своей клюкой. —

Будь ты проклят, убивец ты чёртов, тьфу, тьфу!

И тут широкими шагами из дождя вышел дед.

Он был страшен.

Степанов навсегда запомнил его мучнисто-белое лицо,

отчаянный взгляд, сорванный чужой голос,

которым дед негромко распоряжался.

В доме появились соседские мужики,

кто-то подъехал на грузовой машине

и снова умчался куда-то в дождливую темень.