водит туда горемычных людей стреляться или вешаться.

Рассказывали мне,

как повадилась было нежить

водить с кладбища покойников на колхозную свиноферму,

где несчастные свиньи,

издали чуявшие мертвяка,

подымали жуткий неистовый визг.

Ещё помню, как блукали мы с дедом,

собирая в Картавских лесах чернику,

нежить отвела деду глаза,

он от испуга потерял дорогу,

панически заметался со страшными криками,

бегал по мхам между медных стволов,

а я, семилетний малец, спокойно сидел и смотрел,

как стекает живица с подрубленной кем-то сосны,

совсем не понимая дедовой суеты,

потому что прекрасно видел то самое место меж деревьев,

откуда мы вошли в черничник.

Дед мой вообще был очень чукав,

мнительный, он легко приходил в неистовство,

от чего совсем терял голову,

однажды «в грибах» нежить завела его так далеко,

что вернулся он домой только через четыре дня,

пройдя через леса и болота сотню километров

аж до самого Нелидова,

чудом миновав Пелецкий мох,

в котором сгинуло народу видимо-невидимо.

Я замолкаю и открываю глаза.

Солнце несмело вышло из-за туч,

вода в реке с лёгким плеском

несётся в далёкую Балтию,

лес тих и задумчив,

словно мой дядюшка с похмелья,

спина хоть и затекла,

но уже давно высохла от пота,

желудок просит еды,

поэтому приходится вставать,

опираясь на длинный дрын,

без которого в этих местах нынче ходить опасно,

мало кто там лежит под кустом,

гадюк стало так много,

что страшно спать в доме,

они живут под фундаментом,

вдруг какая-нибудь решит зайти погреться у печи?

Нежить успокоилась, пропала.

Выжатый, как лимон,

то и дело спотыкаясь,

я осторожно шагаю через заливной луг

напрямик к деревне,

заслышав голоса, гул трактора,

облегчённо улыбаюсь.

Вроде бы выбрался.

Умываюсь в избе,

долго смотрюсь в зеркало,

разглядываю своё лицо,

глубоко запавшие глаза,

удивляюсь тому, что утром брился,

а вот поди ж ты,

как отросла щетина на щеках всего-то за полдня.

Не забыть бы вечером оставить домовому

на загнетке тёплой печи

немного молока и печеньку —

домовые, они страшно как падки на сладенькое.

А завтра, пожалуй, вот что —

схожу-ка я на тот заброшенный хутор,

где жили в стародавние времена при царе

старик-колдун с красавицей-дочерью,

к которой посватался было молодой учитель

из местной церковно-приходской школы,

наш родственник по бабке.

Но жениха вскоре забрали на германскую войну,

а старый ведьмак совсем спятил —

решив то ли себя утешить, то ли дочку,

принял обличье своего зятя,

якобы приехавшего на побывку.

Так и жили «молодые» год или два,

пока тайна не раскрылась,

не пришёл с войны друг убитого жениха.

Невеста вскорости повесилась,

прокляв перед смертью отца,

и теперь постылая душа его

бродит по окрестностям в ожидании Страшного Суда.

А в детстве мы на том хуторе

самую сладкую малину собирали,

что тоже примета нехорошая…

Засыпаю-проваливаюсь с мыслью:

«Если с нежитью я договорился,

то неужели с каким-то старым хреном

завтра не смогу управиться?!…»

(на этом месте записи пропавшего гр-на С.

в найденной участковым тетради обрываются)

После шести лет деревенского воспитания

родители отловили Степанова в тверских местах,

тех, где творили Левитан, Ахматова и Анненский,

насильно привезли на другой конец страны,

где воспитывали его отныне все понемножку —

а у семи нянек вечно бывает дитя без глазу.

Вот и Степанов рос теперь себе дальше как умел

на пыльных улицах таёжного рабочего посёлка,

получая во дворе первые душевные травмы,

а больше тумаки – на переменах между уроками

в тёмных коридорах старой начальной школы,

куда был отдан родителями с шести лет.

Хотя учился он с первого класса на «отлично»,

никогда не был трусом, зазнайкой или стукачом,