к странной смерти того самого степановского дядьки,

по крайней мере, пили с вечера они вместе,

а утром дядьку нашли мёртвым в его любимой баньке.

Выходило так, что дядька, человек крепкого здоровья,

умер в страшных мучениях, было ему шестьдесят три,

по деревенским меркам жить бы ему ещё да жить,

а что там вышло на самом деле, отчего да почему,

следователи разбираться особенно не стали.

Странно было вот что – собутыльники дядькины,

сам Витька да московский пенсионер Закудыкин,

человек нелюдимый, неприятный и очень злой,

ни на похороны, ни на поминки так и не пришли.

В деревне шушукались, мол, дело явно нечисто.

Степанов, как человек грозный во хмелю,

выхватил Быстрёныша в малолюдном месте,

прижал за горло и пригрозил тому расправой,

на что Витька повёл себя очень странно —

заплакал и убежал, не проронив при этом ни слова.

Через пару месяцев после Витькиных похорон

повесился у себя в доме и москвич Закудыкин,

бывший, по слухам, из служилых государевых людей.

Ему-то чего не жилось, с такой-то пенсией – пей, не хочу!

А добротный дом Быстровых давно уже пуст,

хозяйка уехала в город к дочери,

дом решила продать и сбавляла цену уже не раз,

только найти покупателя всё равно никак не может,

хоть и стоит дом посреди деревни,

и колодец хороший рядом, и место сухое —

картошка там растёт прямо на зависть,

но как прослышат покупатели про историю с Витькой,

так больше в дом быстровский ни ногой – страшно им.

Добавить к сказанному остаётся совсем немного.

Начались у Степанова ни с того, ни с сего

с некоторых пор странные серые сны,

слепленные из обрывков старых советских фильмов,

летят они кусками, без конца и без начала,

стрекочет киноплёнка, белеет замызганный экран,

и злорадно хихикает кто-то, нашёптывая Степанову

до боли знакомым сладеньким ядовитым голоском:

«Ти не нальёшь, сынок, дядьке граммульку беленькой, а?»

Кому это быть, как не Быстрёнышу,

который, наверное, хорошо пристроился на том свете,

видать, доверили ему крутить ночами кино

где-нибудь там, на небесной периферии,

так сказать, для соответствующей категории граждан.

Наверняка точно так же бегает он с утра по облакам,

выклянчивая у Боженьки «на бутылочку»,

на что Великий Терпеливец наш

с тоскою возводит скорбные очи к небесам,

а может статься, даже навешивает иногда

нечестивцу в малолюдном месте хорошего «пенделя».

Хорошо всё-таки иметь диплом киномеханика!

Вот закончит Степанов свои земные дела,

заменит наконец-то этого очумевшего паразита

станет показывать в ночь с четверга на пятницу

людям нормальные пророческие сны,

ясные, конкретные и понятные,

без двойных толкований и сцен тяжёлого арт-хауса,

чтобы люди на земле, просыпаясь, точно знали:

потоп – к пожару, пожар – к потопу,

а Лёня Голубков – сами понимаете к чему…

Седой ветеран, за столом выпив водочки лишку,

спросил:

– Обелиск? Та история, в общем, проста…

Тогда, в сорок первом, прислали в деревню мальчишек —

колонна врага появилась в районе моста.

Войну далеко унесло за четыре недели,

троих новобранцев всего и нашёл военком.

Река глубока, да мосты подорвать не успели.

С одним пулемётом врага задержать нелегко.

Но немцы им в рупор картаво грозят из тумана:

«Сдавайтесь к утру! А иначе деревню сожжём…»

Вокруг тишина. Речка вьётся в откосах песчаных,

кукует кукушка, и мокнут стога под дождём.

Получен приказ, и солдат над собою не волен.

Втроём веселей, хоть не видно ни зги в темноте.

…А ночью их местные вилами перекололи.

И немцы не тронули баб, стариков и детей.

Убили мальчишек, и все получили, что надо.

Крестились старухи, свечами паля образа.

Лежал пулемётчик, прижавшись щекою к прикладу,