Поодаль от крестоглавца стояла группка трясущихся. Они весело плясали, махали головами и улыбались. Только улыбка их была блеклой, будто её можно стереть в любой момент с этих лакированных фарфоровин голов. Качают головами – безобидные корибанты. И мне стало их так жаль, будто они дети, скачущие над жерлом вулкана. Смотришь на них – радуешься сердечно, что им хорошо, да вот никак не можешь в это поверить. Хочешь, но не можешь. Никто из них не говорил о конце, о грехе, о смерти, просто кружились да смеялись. Чем дольше смотришь, как разноцветные тряпки вертятся, слушаешь бряцанье тарелочек, смех, так и пустота отходит на второй план, что даже хочется примкнуть, да потеряться. И вот, стою вдали, весь перебинтованный, с ноющей головой и усиками, которые уже и таковыми назвать сложно, думаю о светлом, тёмном и ухожу домой.

28 Мая

По-поводу моего детства. То, что я писал о школе, про учительницу… мне кажется, что это было. Иногда я чувствую прошлое, будто бы оно было. Так-то мне немного лет (так-то я возраста не большого). Я уже писал, что нашел себя в квартире, будто был в ней всегда. Я не уверен, что то, именуемое прошлым, действительно таковым является, что я действительно всё это пережил. Но я чувствую это. Надеюсь, этого будет достаточно. Это не цельные воспоминания, а некоторые чувственные обрезки, иногда мельтешащие передо мной. Так я ничего не помню. Ни семьи, ни друзей. Пожалуй, кто-нибудь бы сказал, что это плачевно, но меня устраивает. Я знаю, что у меня есть прошлое, небольшое, обрывистое, но моё, только моё. Моё, в смысле, что семья не украла частичку моей памяти, не заняла её, как она обязательно поступила, помни я её. А так, у меня прошлое, которое живёт само по себе.

30 Мая

По дороге домой увидел платную уличную выставку. В галерее было множество людей, наряды пестрели от самых дорогих и новых до поношенных и старых. Естественно, я туда не пошел, искусство-то я люблю, но не такое. С улицы открывался отличный вид на некоторые экспонаты. У нас в городе есть бесплатный музей, хранящий в тенях уникальный шедевр, а они смотрят на это! И ведь даже не смотрят, снуют между полотнами, просто чтобы они находились рядом. И всё понятно, как сакура цветёт – никто на неё не взглянет, она становится прекрасной после отцвета. Забегая в Лувр и мельтеша по коридорам, выискивая вульгарности импрессионистов и излияния экспрессионистов, чтобы поглотить их – филеофагия. Лувр всегда казался мне мавзолеем полным трупов. Лишь некоторые экспонаты имеют ценность, в основном скульптуры.

Конец ознакомительного фрагмента.