Он говорил очень тихо, проникая в меня голосом, взглядом, и от этого по спине бежал холодок. Коготь на связке был предупреждением, как и слова. Я вдруг поняла это. Угрожающего вида брелок – никакая не случайность. У этого мужчины вообще не бывает случайностей.

Разве что, наше с ним знакомство.

– Усекла?

– Да, – голос пропал. Вышло даже не блеянье, а немое кваканье.

Ему этого хватило. Посмотрев на меня так, будто хотел убедиться, что я действительно поняла, он сел за руль. Завёл двигатель. Сдал назад, мигнув на прощание огромными, похожими на драконьи глаза фарами внедорожника.

Я не двигалась с места. Как будто в лужу с клеем вляпалась или во что-то до ужаса липкое и теперь не могла сделать шага. Герман смотрел на меня через лобовое стекло, и я, к собственному ужасу, поняла ещё кое-что: если бы сейчас он ударил по педали газа и решил превратить меня в лепёшку, всё равно бы не смогла пошевелиться.

Только когда машина оказалась на порядочном расстоянии, взглянула на ключ. У основания когтя была жёсткая бурая шерсть. Нерешительно провела по ней. Платону, наверняка, бы понравилось. А у меня нутро сжималось.

– Усекла, – повторила и заставила себя пойти к подъезду, заведомо зная, что каждый раз, как достану из кармана связку, в голове у меня будет звучать угрожающе тихий голос давшего мне её мужчины.

День я провела, занимаясь уборкой и готовкой. От мысли стать Герману ближе не отказалась, но поняла, что вести себя нужно осмотрительнее. В моей жизни никогда не было таких мужчин. Это уже не говоря о том, что их в моей жизни вообще не было. Но, как вести себя с местными, хотя бы представляла, а с ним…

– Ты опять грустная, – вывел меня из задумчивости Платон.

– Я не грустная, – поспешила разуверить его. – Задумалась просто. Думать бывает полезно.

– Неполезно, – возразил он на полном серьёзе. – Когда ты думаешь, ты грустная. Значит, неполезно.

Против его железной логики переть было бессмысленно. И, правда, чем больше я думала, тем тревожнее становилось на душе. Но перекладывать это на Платошку я не хотела.

– Смотри, что у меня есть, – показала ему связку с когтем.

Брат ахнул, округлил глаза. Как я и думала, живодёрский брелок привёл его в восторг. Он даже остановился, чтобы как следует рассмотреть его. Ненадолго выглянувшее солнце спряталось за серые тучи. Казалось, вот-вот повалит снег. Нахохлившийся голубь сделал к нам шаг, но передумал и вспорхнул с оградки. На площадке около нас резвились дети, неподалёку чесали языками сбившиеся в кучку мамочки.

– Если это только коготь, ты представляешь, какой был медведь? – Платон состроил страшную гримасу, поднял руки и, зарычав, изобразил косолапого.

Я улыбнулась. В интерпретации брата медведь выглядел так, словно перебрал медовухи после зимней спячки.

– А у меня тоже кое-что есть, – вернул он мне коготь.

Снял рюкзачок и, пошарив, достал куклу. Тряпичную, с заплетёнными в косу русыми волосами. Взяв в руки, увидела на её горле неаккуратный, сделанный красными нитками шов. Далеко не случайность. Чуть не выпустила куклу из рук.

– Откуда это у тебя? – голос мгновенно сел.

– Лёня дал.

– Лёня? – другого я и не ожидала. – Он что, приходил?

– Да, – брат сунул куклу обратно в рюкзак.

Нужно было избавиться от неё, но на меня напал ступор. Я видела, как сходится молния, как скрываются русые волосы. Платон ничего не заметил.

– Что он тебе ещё дал? – взяла брата за руку и крепко сжала его ладонь. Наверное, слишком крепко, потому что он попытался вытянуть её. – Что он сказал? Платон? – не выдержав молчания, присела перед ним на корточки. Взяла за скрытые под курточкой худенькие плечи. – Он тебя обидел?