Я никогда не доверяла своей интуиции. Однако не могу ничего поделать с тем, как трясется зажатая между моих подрагивающих пальцев ложка. Этой ночью он приходил ко мне во сне. Мы не виделись с прошлого лета, но оказалось достаточно одного до абсурда реального сна, чтобы все, чего я достигла за этот год, постигло землетрясение по имени Эзио Торричели.

Резко выдыхаю и заставляю себя не вспоминать эти льдистые глаза, которые по-прежнему где-то в самом темном уголке моей души остаются любимыми. Но это настолько глубоко, что я больше не верю своим искаженным чувствам.

Тяжелый вздох. Тишина. И лишь звяканье ложки хоть немного отвлекает меня от самоедства.

Устало подперев ладонью подбородок, я неспешно помешиваю в кружке ароматное какао, пытаясь прийти в себя после мучительной ночи. Но в итоге, проиграв своим пробудившимся страхам, отставляю напиток в сторону и перевожу взгляд за окно. Это ведь просто сон. Почему ты думаешь о нем, Фел?

Я не знаю… не знаю…

Первые два месяца это было моим ежедневным ритуалом: просыпаться с мыслями о муже и каждый раз, когда чувствовала тоску по нему, напоминать себе о том, что он сделал. Почему я вообще скучала по месту, где всегда была чужой, и по человеку, которого должна презирать?

Но худшее ждало меня, когда я выходила за порог дома. Мой затравленный рассудок вмиг одолевала паранойя, и я принималась выискивать людей в форме среди прохожих. Я не верила, что этот страх когда-нибудь угаснет, пока не встретила Хансона.

Правда, сначала я совершенно не обрадовалась вниманию любопытного соседа. Потому что просто-напросто не могла рисковать и поступать опрометчиво, хоть мне и было тоскливо одной в совершенно чужом городе.

Я понимала, что дружба понесет за собой череду последствий. А еще ответственности. Да и я была не готова. Не так просто оказалось забыть прошлую жизнь и перестроиться на чистую личность Эммы, мне ведь даже нечего было рассказывать о ней. Я боялась, что когда-нибудь упущу или перепутаю что-то важное. Малейший промах мог уничтожить все. Поэтому я сторонилась какого-либо общения, разве что пару раз в неделю мы созванивались с Джи. Вот только она никогда не заводила разговор об Эзио, вообще ни о чем подобном. И уж тем более она не загружала меня проблемами, которые вполне вероятно за это время ей мог устроить мой муж.

Иногда мне даже казалось, что Джиа издевается, полностью отрезав меня от того мира, ведь мне все равно хотелось быть в курсе происходящего.

Подруга даже стала называть меня Эммой, решительно помогая освоиться в моей новой жизни. И в какой-то момент это начало приносить результат, потому что однажды, совершенно неожиданно для самой себя, я позволила Эмме согласиться на приглашение соседа поужинать его фирменным тако!

Возможно, это было моей ошибкой. Дерьмо. Это определенно она и была, но он так вкусно готовил мексиканские лепешки с чоризо! А еще Хансон оказался невероятно интересным и веселым парнем, так что в следующий раз, когда он снова заявился на мой порог с угощением, я не смогла ему отказать. В конце концов, из-за стресса я очень сильно похудела и нуждалась в передышке, чтобы позволить себе жить.

Темное облако опасений со временем становилось не таким давящим, и где-то сквозь него уже даже пробивались лучи надежды, что моя прошлая жизнь останется лишь серым пятном в памяти. И, несмотря на крики моей интуиции, что это затишье перед бурей, с каждым новым днем я отказывалась ее слушать.

Однажды Хансон привел меня в тренажерный зал своего брата на окраине города. Помещение с самодельными тренажерами и потертыми полами значительно отличалось от фитнес-залов, в которые я ходила в Нью-Йорке. Но там обнаружилось кое-что более ценное, чем роскошь, окружающая меня с самого детства. Небольшая, но чистая и светлая комната-студия для балета, в углу которой тосковала пара затасканных пуантов. В тот самый момент что-то щелкнуло в моей груди, и я не смогла сдержать слез. Возможно, эти слезы были не о моих попытках начать танцевать и не о сестре, которая так любила балет. Возможно, в этих самых слезах крылось мое маленькое освобождение. С тех пор я несколько раз в неделю стала ходить с Хансоном в тот зал и, пока те качались, надевала пуанты и вспоминала голос сестры…