По вере жить – легко и страшно. Легко тем, кто доверился, как дитя, по чистоте и безгрешности своей. Страшно тем, кто много вкусил от древа познания добра и зла, кто много изучал законы устройства мира и порядок вещей, пытаясь подчинить их уставам и правилам.

После окончания школы я поступила в Ивановский энергетический институт. На пятом курсе вышла замуж. Домой я больше не вернулась. С отцом уже не было такой близости, а с матерью общаться становилось всё труднее и труднее. Мое замужество больше походило на побег из дома. Но «от себя не убежишь». Если уж тебе положено сдать шесть экзаменов в жизни, ты их непременно сдашь. В другом месте, в другое время, но сдашь.

Свекровь стала для меня второй матерью.

По распределению я была направлена цеховым механиком в г. Вичуга на фабрику им. Шагова. Там мне дали малосемейку. Муж со мной не поехал. Пришлось мне бросить квартиру (я ждала ребёнка), работу и переехать к мужу в Кинешму. После этого мы прожили в доме его родителей десять лет. Жили за занавеской, отдельной комнаты не было. В 1981 году родился Саша.

Это мягко сказано «родился». Почти всю беременность я пролежала в паталогии (в роддоме) на сохранении с диагнозом – угрожающий выкидыш. Рожала 21 января – в день смерти Ленина. Тогда это имело значение.

Накануне меня осмотрел врач и сказал, что я буду рожать. Мне дали выпить стакан касторки, хину и сделали какой-то укол в ногу. Через некоторое время начались боли. Но я была терпеливицей. Легла на бочок, интуитивно положила ладони на поясницу. От рук пошло успокаивающее тепло. Боль стихла и я уснула. В течение дня ко мне несколько раз заходили, делали уколы. Но схваток не было. Ночью мне дали поспать. А рано утром повели в «родовую». Мне поставили капельницу, сделали заморозку (было ягодичное прилежание). Врач села возле меня с пеленкой в руке. Она сидела очень долго, устала и ушла. Было около часу дня, когда во мне что-то лопнуло и хлынуло на пол. После этого начались схватки. Рядом никого не оказалось.

Сколько прошло времени, не знаю. Пришла санитарка с ведром. Я ей сказала, что у меня сошли воды прямо на столе. Она подошла поближе, что-то увидела, ахнула и убежала прочь.

Врачей появилось сразу очень много. Я поняла – что-то неладно. Одни просили меня тужиться, другие – не тужиться. Поставили капельницу на вторую руку. Единственное, что я поняла из их разговоров, что выпала пуповина и не прослушивается сердцебиение ребенка. Потом первый раз резали, резали по-живому, заморозка за шесть часов отошла. Боль была страшной, похожей на прикосновение чего-то раскаленного. Я не закричала, я рявкнула. Это был вопль животного.

Ребенок шёл ягодичками. Врачи пытались выправить ножки, но ничего не получалось. Врачей было слишком много и они больше мешали друг другу. Кто-то следующий взял скальпель, и я рявкнула во второй раз. Я видела перед собой белые халаты, залитые кровью, забрызганные кровью очки. Одна мысли точила сознание – когда кончится весь этот кошмар. Меня уже не заботила судьба ребёнка. Я уже ничего не понимала. Мне давили на живот и кричали одновременно: «Тужься! Не тужься! Дыши глубже!»

Наконец удалось выправить ножки. Начали тащить ребёнка, но теперь застряла головка. Врачи нервничали.

Потом пришёл главврач и тоже взял скальпель. В третий раз я рявкнула так, что сорвала голос, и язычок во рту, расположенный над гортанью, распух, затрудняя дыхание. Я хватала воздух и задыхалась.

Раздался какой-то хлопок и я почувствовала пустоту внутри. Это вытащили, наконец-то, ребёнка. Меня оставили в покое. Все окружили ребенка. Они долго с ним ходили, что-то делали, уносили в другую комнату, спорили, потом унесли совсем. Мне ребёнка не показали, плача я не услышала.