Да, у матери всегда были этакие изящные вещицы. Была у неё шапочка, сшитая из кошки, или кошек. Масть этой шапочки была точь-в-точь, как у наших кошек – Зины и Ксюши. Так вот, мать иногда вместо своей шапочки на ходу хватала со стула кошку. Но тут эта «шапочка» начинала орать и мать спохватывалась, что ошиблась. А ещё был у неё парик пепельный и кудрявый.

Были у матери – прялка и вязальная машина. Прялку ей отец выточил по чертежам на заводе. Была старая ножная швейная машина «Зингер». Мать меня никогда не учила прясть. Я просто запомнила, как она это делала (подглядела), когда была ещё совсем маленькой. Как жаль, что я не «подсмотрела», как мать строчит на машинке и вышивает. Она рассказывала, что очень много строчила, когда была нужда и продавала занавески за бесценок на базаре спекулянткам. Я думаю, что это было послевоенное время. Жаль, что достаток в нашем доме не дал моей матери подольше позаниматься рукоделием. А ведь когда-то в доме нашей бабушки ей даже приходилось вешать бумажные (бутафорские) занавески.

Раньше мать на нас с сестрой и шила, и вязала. Почему-то все мои самые светлые детские воспоминания остановились на возрасте 3–5 лет.

Мать очень любила цветы. У нас был большой палисадник с георгинами перед домом. А в огороде – грядка гладиолусов. Позднее в саду появились тюльпаны, нарциссы, пионы. За навозом ездили на луг к лесу, где паслись коровы. Отец сделал специальную телегу на металлических колёсах, где крепилась 200-т литровая железная бочка. Мать с отцом впрягались в эту бочку, а меня ставили сверху, и я держалась за края бочки. Дорога была неровной и бочка подпрыгивала. Я пела или просто кричала (голос на ходу необычно вибрировал, как будто тебя стукают по спине). И хотя отец часто в шутку замечал: «Не ори, не дома. И дома не ори», но, тогда мне разрешали поорать в своё удовольствие. Было такое мнение: «Пусть ребёнок лёгкие развивает».

Когда бочка наполнялась, то на её поверхности можно было поймать красивого зелёного навозного жука.

А ещё наши родители ездили в Москву за покупками. Однажды, мать привезла нам с Натальей по платью. Сверху платья были капроновыми, а внизу у них была подкладка. У меня – голубая, а у сестры – розовая. В этих платьях мы ездили только в гости.

Мать очень любила книги. Постоянно выписывала роман-газету. И весь чердак у нас был завален журналами. Это были – «Вокруг света», «Работница», «Крестьянка», «Мурзилка» и, конечно, «Крокодил». Из-за этого «Крокодила» мы с Наташкой однажды так повздорили…

Взяла я в почтовом ящике журнал. Принесла домой. А Наташка выхватила у меня журнал и залезла с ним на шифоньер. Я схватила ковш с водой, но больше на себя вылила, чем на неё. Тогда я решила припугнуть сестру ножичком. Принесла «тесак», которым отец свиней резал. Тут Наташка как сиганула на улицу, но журнал мне тогда так и не отдала. А отец мне в тот день рассказал историю о том, как он за сестрами с топором бегал и попросил меня больше «так не горячиться».

Ну, мне, конечно, стыдно тогда было за свою выходку. Но в угол меня никогда не ставили. И бить ни разу не били. Наташке, помню, один раз попало от отца, когда она в первом классе ушла цветочки собирать, а её до потёмок все искали.

Поскольку с матерью задушевных бесед у нас как-то не получалось, то сведения о её родословной я получала от «молчаливого» отца. Да, это парадокс, но так. Отец почти всегда молчал, а мать кричала, говорила, говорила…, очень много говорила. Но вот о чём, убей – не помню. Может быть о том, что нужно уметь жить, что соседка стирает по воскресеньям бельё, что «не подмажешь – не поедешь». Может быть… Я не помню.