– Н, ты Заратустра, или как так назвать великого прозревателя, открывающего слепые глаза котятам?

– Ирин?

– Ты про девочку спросил. Ты же не спишь еще, правда?

– Нет, я работу закончил и собрался смотреть какую-нибудь бурду про девушек в бикини и с большими надувными мячами.

– Ирония – маска для беззащитных.

– Я не иронизирую. У меня «Спасатели Малибу». Прекрасное кино для одинокого мужчины за сорок.

– Ага.

– Так на что я тебя инициировал?

– Я все увидела в ином свете. Ты спросил, чего хочет девочка, да?

– Да.

– Я пока не поняла, чего она хочет, но она вообще иначе все это воспринимает. Кажется – хочет бузить и драться. И, кажется, страшно злится, просто чудовищно, так, что аж носки сползли и сандалии расплавили асфальт.

– Не думал, что будет такая бурная реакция.

– Я сама не думала. Я пишу тебе, чтобы наверняка не забыть о ней, чтобы, когда завтра мне все это покажется чушебредом, ты сказал бы: «Ира, вот доказательства!»

– Хорошо, скажу. А сейчас у тебя планы – ложиться спать или какие-то другие?

– А какие могут быть другие?

– Приезжай смотреть полночи «Спасателей Малибу» в бикини, пить что-нибудь, не дающее выключиться, спать потом на неудобном диване – он очень короткий. Утром надо будет рано вставать, мне – ехать по делам, тебе – ползти домой, чтобы привести себя в живое состояние. А сегодня тебе нельзя спать, как мне кажется.

– Еж мое ж. Заманчиво. Только я не понимаю, как это осуществить.

– Такси.

– Ео-о-о-о-. Ты точно? Это, может, любезность? Или я тебя вынудила?..

– Ирина, это интересная перспектива жизни, о которой потом можно будет помнить и от которой отталкиваться, а остальное – промежутки между такими вот событиями. Я увяз по уши. Я сижу и думаю о тебе, твоем рассказе, себе, том, как я думаю о людях, какие делаю ошибки. Считай, что нас прибило друг к другу, как два куска пенопласта, плавающих на воде.

– Так. Н. Я приеду. Я так не делала никогда, и мне несколько стремно. Я сейчас вызову машину, у меня есть вкусный сыр и очень хорошее сладкое вино. Я их возьму. Они из другой реальности, не вполне подходят. И потому, наверное, будут хорошо держать нас в реале, не давая уплыть в какие-нибудь дебри. Мне утром приходить в сознание не получится, поскольку надо в читалку, так что, если позволишь, я бы утром у тебя искупалась. Если эта фамильярность допустимого уровня и не переходит предложенные тобою рамки.

– Можешь даже зубы почистить. У меня почти нет продуктов, так что если в холодильнике есть то, что легко превратить в завтрак – бери.

– Есть яйца, два помидора, полбутылки кефира, белый хлеб, яблоки, салат.

– Бери! У меня много фисташек, темное пиво, копченый сыр и какая-то замороженная бурда с рисом.

– Отключаюсь.

Фигассе, дорогая редакция. Рученьки дрожат, ноженьки дрожат. Два белых медведя на одной льдине. Он ведь тоже белый медведь, у него перезагрузка. Он ведь тоже ищет – куда идти дальше.

А что вижу в Н я? Что вот я вижу сейчас, когда мне не застит глаза своя жизнь или пелена первой встречи?

Н что-то бросил. Важное, значимое. Неудавшееся. Он не грустит. Он на драйве. Он ищет приключений, то, что подкинет ему идею – что же дальше… Я – ему? А я ему – о разнообразии, о своем собственном месте в биографии. Он рассказывает мне, как можно, и сам пробует – а подходит ли ему, а может ли он так. Он не хочет ни во что ввязываться и держит паузу, копит информацию, чтобы потом пересобрать свою жизнь на ее основании.

А что я? А мне нужен друг, тот, с кем я иду на этом кусочке жизни в ногу. Надо спросить его, можно ли, я буду считать его своим покровителем этого периода? Он же гораздо больше меня знает и много где может не оступиться и не вляпаться. А что это за письма, полные нежности? Всю прошлую неделю. И приступы галантности при первой нашей встрече? Что такого есть еще в его мире, чего нет в моем? Он явно как-то так переживает происходящее, как не умею я. Может, моя гипотеза насчет любви – не ошибка? И что тогда? Тогда я еду в дом к мужчине, у которого есть несколько желаний касаемо развития событий. А если я все это себе придумала и просто спроецировала тараканчиков, как в театре теней, на «табула раса»? Тогда я дура, и у меня мнительность. И ведь это тоже вполне возможно. А еще это значит, что, обожемой, я хочу секса и интригу. Притом секса эдакого запретного, с надрывом и драмой. Ну на фиг! Фу! Нет, секс – совсем другой. Ну нафиг весь этот надрыв и пафос калечения себя о другого человека.