– Как идет п-процесс нап-писания? – спросила Милана.

– Дерьмово. Бошка совсем не варит. Чертовски неприятное состояние.

– А мне п-покажешь, что написал?

– Ты что шутишь? Черт возьми, конечно нет.

Улыбка Миланы широко расползлась.

– З-зачем ты так разговариваешь?

– Как я разговариваю?

– Как персонаж детектива.

– Я тебя умоляю, – закатив глаза протянул Вагнер. – Что за пресные высказывания в мой адрес? Я не хренов детектив, я писатель. Я поэт.

– А герои твоих произв-ведений разговаривают т-так же, как и ты?

– Да что такое ты несешь? Я никак не возьму в толк. Не с той ноги встала что ли?

– Все п-понятно.

Вагнер отложил машинку в сторону и нахмурил густые щетки бровей.

– Ну, что тебе понятно, малявка? – спросил он.

– Понятно, п-почему ты не м-можешь написать хороший роман.

– Это еще почему?

– Потому что ты клише-п-писатель.

– Ха-ха, очень смешно. О клише мне будет говорить девочка в черно-белых кедах.

– Ты п-путаешь клише с классикой.

– Да что ты вообще можешь понимать о писательстве и детективах?

– Я п-постоянный читатель романов. Ты даже не п-представляешь с-сколько книг я прочла.

– И сколько же?

– Тысячу.

– Брехня, чистой воды, брехня.

Перепалка продолжалась еще минут двадцать, пока они не пришли к общему мнению, что ведут себя как дети. И как подметил Вагнер – в особенности Милана. Она присела на диван рядом с ним, стараясь не поймать задницей ржавую пружину. Повисла пауза, и смех сменился жгучим отчаянием. Милана снова вернулась на землю, ощутив весь груз, свалившийся на хрупкие девичьи плечи. Для себя она знала, зачем ходит к неудачнику, не способному взять волю в кулак, вытереть сопли и попытаться жить дальше. Он поднимал ее настроение и показывал яркий пример, как делать не нужно. Насмотревшись на такую…Это даже жизнью не назовешь. Монотонное существование, которого даже врагу не пожелаешь. Хотя, пожалуй, была парочка таких врагов, кому хорошо подошло бы такое наказание. Все же Вагнер не выглядел несчастным. У него просто на просто не хватало на это времени.

Сегодняшним днем произошел программный сбой. Формула безудержного веселья больше не работала. Как сказал бы мастер по ремонту электроники: Я конечно постараюсь воскресить этого динозавра, но это будет стоить не дешево.

– Что у тебя стряслось? – спросил Вагнер. – На тебе нет лица.

Милана закрыла ладонями лицо и зарыдала. Она больше не могла держать все в себе, да и не хотела. Какой толк сдерживать в себе эмоции, если они нарастают как огромный снежный ком, что вот-вот взорвется и повлечет за собой непоправимые последствия. Вагнер по-отечески обнял ее и прижал к себе. От такого жеста тепло разлилось по всему ее телу. Отец никогда ее не жалел. Сколько она выплакала слез в холодном одиночестве, знал один лишь Бог. Еще он видел все бесполезные попытки матери утешить дочь. Отец категорически запрещал жалеть Милану в целях воспитания. И какой момент сотворил чужой для нее человек. Этот момент Милана сфотографировала. Она всегда так делала умственным фотоаппаратом моментальной съемки. Выбирала подходящий случай и запечатляла его в памяти. На цветных фотографиях она бегала с Александрой под дождем, каталась с мамой на американских горках и ела самое вкусное в мире фисташковое мороженое. На черно-белых плакала над двойкой, падала с велосипеда, и склонялась над унитазом, изрыгая выпитую за пятнадцать минут большую бутылку кока-колы. В моменты одиночества Милана доставала стопку нужных ей фотокарточек и внимательно просматривала их. Цветные вызывали прилив положительных эмоций, черно-белые напоминали о проколах, над которыми стоило поработать. А еще были такие фотографии, взглянув на которые, Милана мысленно сжигала их или измельчала острыми ножницами. К таким фотографиям относились снимки с издевками одноклассников, сжигающий стыд при появлении первой менструации, а еще взгляд отца в машине, с которого и началась вереница неудач. Уничтожение неугодных фотографий приносило немного облегчения, да и только. Милана их ненавидела еще за то, что они все равно возрождались из пепла и склеивались из мелких частиц. Эти снимки обладали секретом вечной жизни в голове Миланы.