– А ты меня поддержала? Сделала хоть что-нибудь?

Я не отвечаю. Протягиваю ему стакан джина с тоником. Он встает и, не говоря ни слова, идет к выходу.

У Венсана такой же окаянный характер, как у него, с ума сойти можно.

Когда мы жили все втроем, они доводили меня до ручки. Мне пришлось оборудовать верхний этаж, чтобы быть в покое, – за свой счет, на этом настоял Ришар, хотя он зарабатывал тогда гораздо лучше, но отказывался потратить хоть один евро на удовлетворение моего эгоизма – он говорил еще: твоя блажь, твой каприз, твой цирк, разнообразил репертуар.

Тон неуклонно повышался. Я чувствовала себя зажатой в клещи, куда ни кинь, всюду клин. Такое впечатление, что я за все платила вдвойне, слышала эхо.

Теперь я говорю с Венсаном, а на улице разразилась гроза, небо внезапно потемнело, и полил дождь. Вдруг повеяло холодом. Воздух пропитывается слабым запахом гниющей растительности. Он сообщает мне, что его берут в «Макдоналдс» и он надеется получить аванс, когда подпишет контракт. Он в своей машине. Говорит, мол, то, что я слышу, – это огромные капли барабанят по крыше, но я не слышу ничего. Он добавляет, что еще раз благодарит меня за поручительство, что это классно с моей стороны, что Жози тоже мне благодарна.

Я пользуюсь минутной паузой в его болтовне, чтобы спросить:

– Ты надеешься получить аванс по твоей зарплате? Венсан? Это ты мне сказал?

Я впервые развожу огонь в камине, когда близится конец ноября. Чувствую себя старой и усталой, притащив несколько поленьев. Реакции Ришара почти хватает, чтобы испортить мне вечер, – этот жест полнейшего презрения, эти надутые губы, – а тут еще дождь и трудности Венсана, который не может собрать сумму, необходимую для первой квартплаты, силы у меня кончаются, и я плачу.

Марти рядом. Этот кот сидел в нескольких метрах, когда меня насиловали. Он спит на моей кровати. Ест со мной. Следует за мной в ванную, не отстает, когда я иду в туалет или в постель с мужчиной. Он замер и смотрит на меня. Но я не кричу, не катаюсь по полу, и он вновь принимается рассматривать свою заднюю лапу, потом долго вылизывается. Я отворачиваюсь.

Ришар звонит мне назавтра и говорит:

– Ты как, отрабатывала на совесть эту роль стервы, которая тебе так идет, или это твоя натура?

Я ожидала чего-то в этом роде. Обида, горечь, злоба, мерзости. Я не думаю, что его работа гроша ломаного не стоит, но знаю, что никто не вложит в этот проект миллионы, и тут я бессильна.

– Кроме шуток? Как ты можешь говорить такое? Дура. Тебе-то откуда знать?

Его голос дрожит от сдерживаемого гнева. Иначе и быть не могло, само собой разумеется. Вот потому-то я на него и злюсь за то, что он запустил механизм адской машины, который снова перемелет нас тем или иным образом.

– От того, что ты будешь кричать на меня, твой сценарий не станет лучше, Ришар.

Следует секунда тишины, пока я сглатываю. Потом я слышу на том конце провода его вымученный смешок – но живо представляю себе его гримасу, глубокую муку, заполонившую все его существо.

Впервые за двадцать лет я откровенно признаю, что я не без ума от его работы. Этой темы я всегда умело избегала, никогда не говорила в лоб, чувствуя, что от этого может пошатнуться все здание. Эта тема была как фитиль. Была и остается, но что нам еще терять, чего мы не потеряли, на сегодняшний день?

Можно любить мужчину, не считая его лучшим сценаристом всех времен. Сколько раз я изощрялась, силясь втолковать это ему? Какие только ресурсы не задействовала, чтобы донести до него мои взгляды? – пока не поняла, что ничего не получится, что никогда он не примет критики от меня. Я ставила под сомнение его мужское достоинство, если не всплескивала руками в восхищении перед его работой, я это понимала, и он был мне достаточно дорог, чтобы не совершить непоправимого, чтобы сохранить наши отношения на уровне полулжи-полуправды, которая, в сущности, всегда его устраивала.