Вскоре после покупки новой машины мама устроилась на работу кассиршей по сбору дорожной пошлины на платный Ньюпортской мост – полчаса езды от Истерли. Ее волосы казались еще светлее по сравнению с защитного цвета формой. На работу и обратно мама ездила, не поднимая верх «Бьюика». Через неделю она пошла на первое свидание.

Когда за завтраком она объявила свою новость, я заметила, что у нее дергается веко.

– Вроде ничего такой, – сказала она. – Каждое утро дарит мне «Херши кисс». Я себе и говорю – пользуйся случаем.

– А как он внешне? – спросила я.

– Да вроде симпатичный. По крайней мере, в окно машины.

Бабушка отложила вилку и сказала, что ей уже поперек горла весь этот девчоночий вздор от особы, которой стукнуло тридцать два годика. Она хочет напомнить моей матери, что в глазах церкви она по-прежнему замужняя женщина. Не станет же она резервировать себе местечко в аду ради одной развеселой ночки!

Я никогда не думала о матери как о способной на развеселую ночку. Всю неделю она мерещилась мне в кошмарах в платье с глубоким вырезом, танцующей в ночном клубе щека к щеке с Джонни Стомпанато.

Вечером мама взволнованно бегала по комнате, собираясь на свидание. Она побрызгалась духами «Табу», которые я отправляла ей в больницу на Рождество, и потыкала губы помадой, напевая под нос «Вините в этом босанову». У мужчины, для которого она прихорашивалась, свой магазинчик на Эдсон-стрит, сказала мать. Газеты, табак и ореховые смеси. Я с облегчением узнала, что сегодня они всего лишь идут в кино.

Бабушка официально объявила, что умывает руки, однако послала меня в мамину комнату в качестве шпионки, вооружив святой троицей вопросов: какой он национальности, религии и какая у него фамилия.

Фамилия у него была Зито. Марио Зито.

– Но все приятели называют меня Игги, миз Холланд, – объяснил он бабушке, вцепившейся в подлокотники кресла и упорно не глядевшей на гостя.

Игги Зито совсем не походил на приблатненного Стомпанато – веснушчатый коротышка с волнистыми рыжими волосами, в вельветовом полупальто. Нечто среднее между теми мужчинами, которых мы с Джанет игнорировали, и теми, кого поднимали на смех.

– А это моя дочка, Долорес, – представила меня мама. Я на секунду подняла взгляд на Зито и снова принялась пристально рассматривать ковер в гостиной.

– Твоя мама говорила, что у нее есть малышка. Это тебе, деточка, – так, разные пустячки. – Он подал мне мятый бумажный пакет с масляным пятном. Ненавижу, когда при смехе у человека булькает слюна.

Мама нагнулась с поцелуем к бабке, которая сидела, будто проглотив шомпол, и не ответила.

– К ужину не ждите, – засмеялась мама.

– У-у, не волнуйся, – буркнула бабка, уставившись в телевизор.

Не включая свет, мы смотрели из прихожей, как они садятся в черный «универсал» Игги. К моему облегчению, мать не прильнула к кавалеру, как старшеклассница, а села у самой дверцы.

– Зито. Этальянец, – сказала бабка, пока мы стояли рядом в полутьме. В другой комнате я открыла пакет, в нем оказались две книжки комиксов «Маленькая Лотта», коробочка лакричных леденцов и несколько пригоршней фисташек.

Фисташки бабка заставила выбросить, потому что они не в упаковке и Бог знает кто их трогал и где они побывали. Весь вечер мы играли в «Сумасшедшие восьмерки» перед телевизором. Бабушка сразу начала относиться к маминому кавалеру как к Марио Пепперони.

– А вот в мое время нам даже играть запрещалось с этальянцами, – заявила она. – Папа говорил, они грязные, считай, те же цветные.

В начале летних каникул Джанет Норд прислала мне письмо с приглашением пожить у нее недельку. Еще приложила свой снимок с котятами, уже выросшими в котов. Мама сказала, что не видит причины, отчего бы мне не принять приглашение Нордов. Я тоже причины не видела. Я просто не хотела ехать. Мне нравилось проводить летние дни перед телевизором или сидеть на крыльце, читая журналы о кино и толстые романы в мягкой обложке, расстегнув для удобства верхнюю пуговицу шортов.