Все облегченно расхохотались, и раввин велел срочно приступать к церемонии, ведь до заката оставалось совсем немного, а после захода солнца обрезание не делают. Про странного нищего, называвшего себя покойным Лейзером, все почему-то забыли, словно невидимая рука стерла его из памяти.

На обрезание пригласили полгорода. Приглашенные разместиться в доме не могли, поэтому во дворе загодя установили столы и поставили лавки. Стояла ранняя осень, было уже свежо, на Курув опускались нежные сумерки. Лишь тот, кому довелось жить в Галиции, может оценить томительную сладость этих предвечерних часов.

Посреди двора, в самом центре, поставили большой стол для проведения церемонии, и возле него собралась вся семья. Отец, габай Хаим, принес младенца и передал его моэлю Бенциону. Одеяло и подстилку дали подержать Шайке. Гитель не смогла взять двух девочек, и Тойбе помогла ей. Но даже с одной Гитель с трудом спустилась с крыльца и едва не упала. Хаим подхватил дочь, усадил на стул, а сам стал рядом, беспокоясь и за дочь, и за внучку.

Моэль знал свое дело, младенец и пискнуть не успел, как все уже закончилось. Фрума стыдливо отвернулась, отведя взор от обнаженного младенца, и тут ей послышалось, будто кто-то ее зовет. Она огляделась по сторонам, но никого не заметила.

– Фрума, Фрумеле! – голос шел откуда-то сверху. – Неужели ты не слышишь меня?

Она подняла глаза вверх, но кроме лилового вечереющего неба ничего не заметила и снова потупилась.

Ребе Михл стал произносить благословения, и Бенцион благодарственно поднял руку к небесам, восхваляя Всевышнего за милость, оказанную ему, его жене и Тойбе. Ведь нет на свете большей милости, чем дать возможность привести в этот мир новую жизнь.

Душа Лейзера вилась и трепетала над двором. Сначала он гневно орал на Тойбе, но та не слышала его криков, тогда он стал взывать к ребе Михлу, но и тот или не обращал внимания на его мольбы, или делал вид, будто не слышит.

– Фрума, Фрумеле, – завопил Лейзер. – Ты единственная, кого я действительно любил. Всегда баловал, привозил подарки. Помнишь, как мы играли в лошадку, и я таскал тебя на спине? Услышь своего папку, Фрума, Фрумеле!

Девочка начала озираться по сторонам, а потом подняла голову и посмотрела прямо в глаза Лейзеру.

– Фрума, ты видишь меня, видишь папу?

Но она отвернулась и вновь опустила голову. Лейзер задрожал, забился в рыданиях и попробовал еще раз пробиться к ребе Михлу. Только он один мог еще спасти его, вернуть обратно в тело.

– Я клянусь жить только по правде, – стуча зубами, обещал Лейзер. – Не обижать людей, не лгать, не обманывать. Я буду исполнять все заповеди, от самой большой до самой маленькой. Только, пожалуйста, дайте мне вернуться, дайте пожить еще немного! Вы увидите, каким я стану праведником, вы узнаете…

Но тут ребе Михл стал читать благословения, и каждая буква, каждое слово начали отталкивать душу Лейзера все дальше и дальше от земли. Он протянул руку, пытаясь ухватиться за поднятую вверх в благодарственном жесте ладонь Бенциона, однако его рука прошла сквозь пальцы, как через туман, зыбкое марево миража.

Ребе Михл возвысил голос, мир поплыл и закружился перед глазами Лейзера, и его неумолимо понесло вверх, в громадное, вбирающее в себя все и всех небо.

Эта история произошла задолго до того, как богач Лейзер полностью разорился и пошел странствовать по еврейским местечкам Галиции с протянутой рукой. И начинается она не с кунштюков и фармазонства пройдохи Лейзера, а с горькой судьбы нищего водовоза.

Курувский водовоз Тевье постоянно сутулился от бесконечного сидения на козлах телеги с бочкой. И тем не менее его лицо не покидало мечтательное выражение, идущее вразрез с чуть печальной улыбкой и сухими, словно выплаканными глазами.